– Отлично, это сильно упростит решение ваших проблем. Вы сделали правильный выбор, оберст-лейтенант, хотя этот чин в вермахте я вам не могу обещать. Но гауптманом станете, может быть, и майором, вы же немец. И к заслуженной награде незамедлительно представлю! Если пожелаете, даже постараюсь перевести в свой штаб, не могут же меня отрешить от должности за побег из большевицкого плена. Пока присядьте за сгоревшую машину, ваша форма сотрудника НКВД может вызвать не совсем адекватную реакцию у моих солдат!
Манштейн вышел на дорогу и закурил папиросу, Русецкий дал им по пачке самых элитных папирос, которые производились в одной Москве – их курил вождь большевиков Иосиф Сталин. Эрих оценил табак по достоинству – все же русские могли делать замечательные папиросы. Вот так и стоял, пока не подъехала небольшая колонна из грузовиков в сопровождении броневика. Из последнего выскочил лейтенант и тут же вытянулся:
– Рад вас видеть, господин генерал! Но как?!
– Сбежал из русского плена, лейтенант! Вы меня знаете в лицо?
– Так точно, экселенц!
– Хорошо. – Манштейн усмехнулся. – Там, за остовом, оберст-лейтенант русской императорской армии фон Лемке. Не обращайте внимания на его форму – без его помощи я бы просто не выбрался из большевицкого узилища. А так все прошло как нельзя лучше, и я оказался на свободе. Обеспечьте ему самый достойный прием – он вполне заслужил это, как и награду от нашего фюрера. Где сейчас штаб генерала Бранденбергера?
– Наверное, уже у Пушкинских Гор, экселенц! Мы следуем сейчас туда. За нами только тыловые службы дивизии, что еще под Островом. Переброска идет третий день – большевицкая авиация постоянно бомбит наши колонны!
– Кто командует корпусом?
– Генерал фон Эрхард вчера при бомбежке получил серьезное ранение в ногу. Отправили в рейх на лечение. Временно командует ваш начальник штаба подполковник барон фон Эльвефельт!
– Отлично, – не сдержался Манштейн – сейчас он был в своем полном праве возглавить корпус. Как удачно для него сложилось! И тут вспомнил разговор с Гловацким – тот ведь тоже возглавил корпус, потом армию, когда при бомбежке погибли сразу несколько советских генералов. Теперь только осталось выяснить, где дивизии его корпуса, куда их распихали эти тупицы фон Лееб и Гепнер. И Эрих снизил тон:
– Так, припоминаю вас, лейтенант Буш, вы же командир роты связи. Я принимаю командование корпусом, пока не будет другого приказа! И срочно едем в Пушкинские Горы! Не знаете, где сейчас находятся еще две дивизии нашего корпуса?
– 3‐я моторизованная передана в 41‐й корпус, экселенц, 290‐я оставлена держать оборону на псковском участке, пока ее не сменит инфантерия 38‐го корпуса. Более мне не известно, господин генерал!
– Что ж, все что ни делается, все к лучшему…
Манштейн не договорил, осекся. Далеко на севере словно грянул гром своим бесконечным гулом. Но очень далеко от Острова, небо чистое, а это значит только одно. И лейтенант Буш это понял – лицо молодого офицера мгновенно побледнело и вытянулось:
– Герр генерал, это большевицкая артиллерия!
– Слышу, лейтенант, и ее очень много, раз звуки до нас доносятся. Это означает только одно – русские сами перешли в наступление…
Командир пулеметной роты 118‐й Краснознаменной стрелковой дивизии младший лейтенант Власьев
юго-западнее Пскова
– Ох, твою мать… Как же фашистам несладко…
– Не все коту масленица!
Сидящие в траншее красноармейцы перекрикивались между собою, а Власьев молча наблюдал за тем адом, что творился на германских позициях. Подобное он видел только раз в феврале прошлого года, когда советская артиллерия обрушила на доты «Линии Маннергейма» многие тысячи тонн снарядов. Вот и сейчас вздыбилась земля, и так выжженная жарким летним солнцем, серая пелена растянулась на многие километры по фронту и далеко в глубину. Разглядеть что-либо было невозможно даже в бинокль – просто густая завеса земли, пыли, дыма и огня. И туда все летели снаряды и мины, грохот стоял неимоверный.
– Сколько же пушек стянули? Если с минометами посчитать, то у нас одних тут двести стволов, да соседи столько имеют, да корпусные артполки бьют. – Власьев задумался, старательно подсчитывая. Ряд огромных взрывов прямо говорил о том, что по немцам били 203‐миллиметровые «сталинские кувалды», а в самом начале артподготовки он заметил вдалеке султаны разрывов – такие оставляли только снаряды морских пушек с железнодорожных платформ. И вдаль закинут, стволы-то длинные, и вес взрывчатки внутри увесистый – до 30 тонн такая пушечка весит, недаром только по рельсам передвигать ее могут. Для таких позиции заранее готовят, выравнивают площадки, шпалы кладут с рельсами, подъездные пути. Видел он подобные штуки, так что еще в Пскове заподозрил, что готовится наступление, когда его 118‐я дивизия колоннами выдвигалась за город. И транспортер узнал сразу же, хоть и замаскирован он был хорошо, сетками от авиации прикрыт, но уж больно большой.
– Не меньше полутысячи стволов в три дюйма и более, – подвел итог размышлений Власьев – цифра впечатляла! Финнов, конечно, обрабатывали мощней, но там фронт дотов был изрядно вытянутый, минные поля, много полос заграждений из колючей проволоки, бетонные надолбы, «волчьи ямы» и прочие фортификационные элементы. А тут, у немцев, ничего подобного, они просто не успели вкопаться в землицу, окопы едва по пояс, пулеметы за брустверами, никаких перекрытий поверху, дзоты практически отсутствуют, блиндажей кот наплакал – на участке лейтенант только один определил. И это все здорово, на руку, как говорится. Не успели вкопаться – получайте под раздачу, станут вам ямки могилами в русской земле, на всех хватит!
Впервые за долгие дни «псковского сидения», а так уже сравнивали оборону УРа с польской осадой короля Стефана Батория, что больше трех с половиной веков в прошлом случилась, Власьев впервые видел в небе столь большое число советских самолетов. СБ летели большими группами, по три десятка, сопровождаемые таким же числом «чаек» и «ишаков». Воздушные бои шли прямо над головой, «худые» постоянно атаковали бомбардировщики – сбивали иногда, редко, не так как было в начале июля, и сами несли потери – им сразу навязывали воздушную схватку верткие бипланы. За эти дни или немецкие летчики порядком утомились, или попросту погибли. Появлялись не так часто в лазурном небе, как раньше, и уже больше не наглели, ходить над головами перестали – видимо, отбили у них все желание.
– Лейтенант, штурмовая рота пошла, за ними батальон тремя волнами – ты прикрываешь! Держи интервалы, понял?
Комбат крепко тряхнул за плечо Власьева, тот чуть кивнул в ответ – мол, «все понял». А майор пошел дальше по траншее, гимнастерка на спине потемнела от пота – с утра начало припекать. Лейтенант прищурил глаза – из окопов выплескивались фигурки бойцов с винтовками, много, сотен пять – по сути, смертники, все под трибуналом были, а там один приговор – вслед за разжалованием холодящая душу строчка – «искупить вину кровью». Так что, дрогнут и остановятся, то все и погибнут – Власьев не задумается самолично приказ отдать, из пулеметов их порешить длинными очередями. Прочитали всем бойцам приказ о «художествах» этих штрафников – трусы, подлецы и откровенные мерзавцы, что свою сволочную сущность прятали, закрывали ее петлицами с «кубарями» и «шпалами». Сами красноармейцы их штыками на месте прикончат, ежели что худое заподозрят!
