– Поясни, – коротко вопросил Ворошилов и уселся на край тумбочки, сдвинув патроны и инструмент в сторону.
– Ты посмотри. – Гловацкий открыл папку и выложил стопку разных листов, от белых машинописных, до серых, даже вырванных из ученических тетрадей в клеточку. – Испытания проводили по всем показателям, которые требуются для боя пехоты. У 50‐миллиметрового миномета сплошные прочерки в графах, где требуется настильный огонь, а это 90 % с лишним средств поражения вражеской пехоты силами батальона. Так что уступает гранатомету не только по всем статьям, но и с разгромным результатом. И это только начало! Далее возник вопрос: а на хрена он нужен, ведь есть 82‐миллиметровый миномет? Сравнили и тут еще раз, не поленились. И вывод однозначный – х…ка не нужна нашей пехоте! Она легка?! Какой толк в ее легкости, если на поле боя абсолютно неэффективна в сравнении с аналогами. Мина в 50 мм даже перекрытие из жердей с землею не пробивает, разрушить легкие укрепления не в состоянии, разрыв страшен, если под ноги немцу упадет! Попер негатив валом – четыре человека расчет, у «батальонного» чуть больше, но вот могущество мин и не сравнить, на голову перевес по способности разрушать укрепления и окопы, истреблять живую силу противника. Так зачем держать «ротные» минометы, если в них прока нет. Вот в этой папке с фронта прямо вопли – забирайте все эти «осы», дайте нормальные минометы. Нормальные, а не слабые пукалки, что у немцев и поляков по аналогии содрали. Нужны очень минометы, не два, как сейчас, и не шесть, как раньше, а девять на батальон! По полному взводу на каждую стрелковую роту просят! Вот посмотрите рапорта. – Гловацкий пододвинул стопку бумаг, Ворошилов стал их быстро рассматривать.
«Смотри, Климент Ефремович, смотри – здесь вся правда. Снимут эти минометы, вот только гранатометов, опередивших время, не будет. А вот ты свою ошибку должен сам исправить». – Гловацкий молча курил, внимательно смотря за маршалом, что, склонившись рассматривал графы и читал рапорта. Когда Ворошилов все аккуратно сложил по папкам и сам завязал тесемки, в кабинете нависла звенящая тишина.
– Мелочей на войне не бывает, – глухо произнес Ворошилов. – Какие средства эти вредители угрохали, заводы задействовали, работников! В ГАУ заняли кабинеты, все, кроме минометов, на корню рубят! И маршал Кулик их покрывает! Эти бумаги я товарищу Сталину незамедлительно отправлю!
– Сейчас не стоит, Климент Ефремович, нужно все задумки обкатать в будущем наступлении, вот тогда сразу поставить в известность Верховного Главнокомандующего. Наши наработки предложить к рассмотрению можно и нужно, когда они самой войной проверены будут. Многое нам доработать предстоит, и в вооружении, и тактике, и в штатном расписании. Война ведь на месте стоять не будет, новое оружие в нее постоянно изменения вносить будет! И тут, как я думаю, надо сыграть на опережение. Есть такая избитая фраза: генералы готовятся к прошлой войне! А мы попробуем к будущей!
– Так, вот сейчас давай поподробнее, Николай Михайлович. Меня сразу зацепило, ты выделяешься, как доска в сломанном заборе из жердей! Время у нас есть, давай кури, не стесняйся, излагай свои мысли…
Начальник Главного политического управления РККА армейский комиссар 1‐го ранга Мехлис
Москва
– У меня все, товарищ Сталин!
Мехлис положил ладони на столешницу, и, повинуясь кивку вождя, не стал вставать, а продолжал сидеть на стуле, внимательно смотря на медленно ходящего по кабинету Сталина. Ковровая дорожка мягко глушила короткие шаги человека, которого любили и ненавидели, боготворили и боялись, но над кем никогда не смеялись или относились равнодушно. Именно служение этому человеку выбрал Лев Захарович – потому что в нем воплощалась идея построения общества социальной справедливости, социализма и братства всех народов, заселяющих огромный мир. И это были и его личные идеалы, выходца из богатой еврейской семьи, отринувшего веру предков и с головой окунувшегося в бурлящий котел русской революции.
Они были знакомы с Гражданской войны, и за эти годы Лев Захарович достаточно хорошо изучил привычки человека, про которого в этом кабинете многие думали не иначе, как про ХОЗЯИНА. Вот так, почтительно, даже в мыслях, с заглавных букв. Хорошо Мехлис знал и про то, что врать здесь категорически нельзя, чревато последствиями для самого лгуна. Но за все долгие годы работы со Сталиным не солгал ему ни разу, ибо был предан без остатка, до последней капли крови и вздоха!
Как бывают верными своему мессии закоренелые фанатики, почитают пророка истинно уверовавшие в его откровения!
В этом кабинете сразу ощущалась давящая сила власти, и та тяжесть, что нес на своих плечах этот невысокий человек в защитном френче и мягких кавказских сапогах, воспринималась совершенно неподъемным бременем для любого человека, оказавшегося на его месте. Ответственность за первое в мире государство рабочих и крестьян, что наконец избавились от паразитов, тех самых, кто, по выражению Маркса, ради 300 % прибыли пошел бы на любое преступление, несмотря на страх виселицы!
Даже в грозные дни Гражданской войны и интервенции не было того чувства отчаяния, которое сейчас испытывали многие. Враг оказался опасен своей невероятной силой, о которой в ЦК даже не подозревали! Именно так – если речь шла о числе дивизий, танков и самолетов, которыми оперировали до войны, то угроза представлялась серьезной, но не чрезмерной. Мехлис о том хорошо знал, возглавляя Главное политическое управление РККА, и, в силу своей должности, посвященный в секреты подготовки СССР к войне. Он воспринимал это назначение крайне серьезно, ведь армия должна была стать главным инструментом проведения политики ВКП(б). От членов Военных Советов фронтов и армий, назначенных партией, к нему поступали сведения, недоступные для Генштаба, а те, в свою очередь, черпали их от политотделов дивизий и полков, от политработников и многих тысяч рядовых коммунистов и комсомольцев. И все сведения невольно внушали и страх, и ярость!
Германская армия продвигалась вперед неутомимым стальным катком, сметая бросаемые ей навстречу дивизии и целые армии. Растерянность среди советского генералитета приводила к хаосу и панике и, самое страшное, к добровольной сдаче в плен многих тысяч красноармейцев. А это не могло не навести на мысли, что произошла измена! Врагов у Советской власти много, и открытых, и тайных. Последние притаились, устрашенные обрушенным на них террором. Но вот прополоть всех не удалось, эти недобитые троцкисты, бывшие нэпманы, придавленные коллективизацией кулаки, попрятавшиеся белогвардейцы – с охотой занимались вредительством и шли на вербовку любой иностранной разведки. Мехлис знал данные, ведь он сам и курировал работу органов НКВД, как нарком государственного контроля. Сталин тоже сделал выводы после периода «большой чистки» 1937—38 годов, когда армию и партию освободили от тысяч приспособленцев, нахлебников, зажравшихся выдвиженцев, одуревших от данной им власти. А заодно и от тех, кто мог представлять реальную опасность для проводимого Сталиным курса.
Выполняя многие поручения вождя, Мехлис для себя твердо усвоил ленинское изречение, что «социализм есть учет и контроль» – и прекрасно сам знал, что и его деятельность неусыпно контролируется, причем не только органами, но и членами ЦК по поручению Сталина. Так, Лев Захарович был уверен, что его поездка в 11‐ю армию прошла под бдительным присмотром секретаря ЦК и Ленинградского обкома Жданова. Тот вроде и должен был подчиняться Мехлису как член Военного Совета СЗН, но был от него абсолютно независим в силу своего положения в «колыбели революции», руководителя второго по численности в стране обкома партии большевиков. Да и влияние маршала Ворошилова нельзя преуменьшать, многолетнего наркома обороны и члена РВС еще со времен Фрунзе. Да, летом прошлого года его освободили от поста, назначив наркомом маршала Тимошенко, но ведь это не значит, что товарищ Сталин перестал ему доверять, тем более в эти дни, сейчас!
