– Немцы прекратят штурм, перебросят 4‐ю танковую группу на другой участок фронта и нанесут мощный удар либо по 8‐й, либо по 27‐й армии. А те, значительно обескровленные, его просто не выдержат.
– Верное решение, Николай Федорович. Встает во всей остроте третий вопрос – что они будут делать, и что мы предпримем в ответ. Вот тут надо думать уже сейчас, завтра будет поздно. Это выглядит пока так: либо мы перебрасываем части из 11‐й армии туда, где враг, возможно, и ударит, либо мы не дадим ему возможности ударить по нам! Иного варианта для нас нет, но если упредим первыми, то тогда сможем перехватить у него инициативу! Наше наступление должно произойти через десять дней, никак не позднее, но может быть и чуть раньше. Скорее всего так оно и будет.
Ватутин надолго задумался, пристально глядя на карту, постукивая по ней карандашом. В кабинете наступила долгая, но отнюдь не мучительная пауза, за которую Гловацкий успел допить чай и прикурить папиросу. Но вот вопрос начальника штаба фронта оказался неожиданным:
– Вы знаете, какую докладную отправил член Военного Совета фронта начальнику ГлавПУРа Мехлису и товарищу Жданову позавчера утром, как раз после вашего разговора, весьма горячего, скажем так, с командующим фронтом? Причем ознакомил меня с ее содержанием.
– Нет, мне это не известно, и сути докладной просто не могу знать по своей занимаемой должности!
– Там ключевой является фраза: «по своим знаниям и способностям товарищ Собенников соответствует уровню обычного командира дивизии, в исключительном случае – корпуса, но никак не командующего армией и тем более фронтом!» Вот так и написано. Товарищ Жданов спросил, разделяю ли я точку зрения члена Военного Совета.
– И что вы ответили?
– Разделяю полностью! И здесь дело не в нарушении субординации, а в том, что страдает дело. Суматошность порождает неуверенность, и у меня как у начальника штаба фронта нет понимания дальнейших перспектив, а только лишь реагирование на изменение обстановки. Латание очередных дыр на линии фронта! Скажу более – судя по вашему разговору с комфронтом, вы придерживаетесь еще более жесткого взгляда на его деятельность. Кстати, о том меня информировал сам товарищ Жданов, сообщив, что ваше мнение по перспективам обороны и маневре резервами маршал Ворошилов отправил в Генштаб, вместе с вашими предложениями, что вы направили мне и генералу Захарову позавчера. Кстати, я их целиком и полностью поддержал – наличие трех стрелковых корпусов, пусть с бригадами вместо дивизий, позволит нам стабилизировать положение на южном фланге фронта.
– Не думаю, Николай Федорович! Эти корпуса соответствуют по своей силе полнокровной дивизии по довоенному штату, а у немцев в 16‐й армии их там десять. И пусть один корпус увяз у Великих Лук, но семь вражеских дивизий против фактически трех наших дают более чем двукратный перевес. Задача армии Берзарина задержать продвижение немцев, не дать повернуть всеми силами на север, к Порхову и Старой Руссе. Выиграть хотя бы десять дней и лишь затем организованно отступить к рубежам за Ловать и Полисть. А к этому времени севернее мы их подкрепим 41‐м стрелковым корпусом и двумя дивизиями.
– Не только, Николай Михайлович. В Московском округе формируют новую 34‐ю армию, в которую войдут четыре стрелковые дивизии, основу в них составили из кадров НКВД. Армии приданы кавалерийская дивизия, то же нового формирования и два корпусных артполка. Генерал армии Жуков предложил ее использовать исключительно для контрудара по наступающим немцам. Возможно, ее переброска будет начата через десять дней.
«Армия расстрелянного генерала Качалова! А ведь ее погубили вы с Собенниковым, за то сурово поплатились. Вас, Николай Федорович, сослали в резерв, и лишь благодаря заступничеству Жукова вернули в действующую армию, где вы проделали путь до командующего 1‐м Украинским фронтом. А вот генералу Собенникову не повезло – отдали под трибунал, разжаловали до полковника и перевели на должность заместителя командующего ударной армией, которым тот был до самого конца войны. Ведь иного варианта у вас просто не имелось. Потеряв под Псковом свежие 41‐й и 22‐й корпуса вкупе с 1‐м механизированным, все семь дивизий, приходилось бросать навстречу немцам немногочисленные резервы, проведя контрудары, порой успешные – например, под Сольцами. И 34‐й армией вы сознательно пожертвовали, дав время защитникам Ленинграда. И в результате выиграв время, потеряли и территорию, и огромное число солдат. А враг оказался под Ленинградом и душил его голодной блокадой! А вот такого сейчас допустить никак нельзя, да и сам ход войны в здешних болотах пошел как нельзя лучше для нас. Те семь дивизий сохранены, это раз, а дивизии, что были растрачены в попытке остановить немцев, сейчас свежие, плюс мы поднакопили резервов. И все потому, что удержали бетонные доты «Линии Сталина». Сейчас у нас время подумать над выбором есть, достаточно – ситуация благоприятной стала», – Гловацкий напряженно размышлял, прикурив очередную папиросу, взяв из раскрытой золотистой коробки «Северной Пальмиры», подарка от Жданова. И был огорошен негромко прозвучавшими словами Ватутина.
– Ночью в Псков прибудут маршал Ворошилов и армейский комиссар Мехлис, который утром прилетел в Ленинград. Сами понимаете, Николай Михайлович, что у нас грядут перемены.
– Чего же не понимать, – насупился Гловацкий. О Мехлисе в мемуарах отзывались чуть ли не матерно. В июле именно он подвел под расстрельную статью целый ряд генералов Западного и Северо-Западного фронтов. Да оно и понятно – нужно же было объяснить народу, почему РККА отступает, вот и нашли «стрелочников». А с другой как посмотреть… Головотяпство, полная безынициативность, разгильдяйство, боязнь риска и личной ответственности, наконец, профессиональная некомпетентность – на самом деле происходило все это в жаркие первые дни военного лета 1941 года. А чем еще прикажете вышибать паникерство и благодушие, боязнь противника и лень – уговорами и медовыми пряниками?! Хотя палку, конечно, перегнули – генералы стали бояться собственного командования больше, чем неприятеля. А еще бы им не бояться того же Мехлиса, личного «ревизора» Сталина, начальника Главного политического управления Красной армии, наркома госконтроля, – того же командующего 34‐й армией под трибунал со смертным приговором упек, а его начарта генерала Григорьева вообще расстреляли без суда перед строем из штабных командиров. Да чего далеко ходить – аккурат через две недели к стенке поставили бы и самого Гловацкого. Вот только сейчас он в его теле, и на фронте совсем иная обстановка. Так что Собенникова он им не отдаст на растерзание, как раз такой заместитель нужен – жесткий, нерассуждающий, готовый выполнить приказ от и до и проконтролировать его исполнение у подчиненных. А вот в руководители таких лучше не ставить, люди в погонах давно подобным дали определение – недостаток ума возмещают завышенной требовательностью. Но на войне как на войне!
– Тогда, Николай Михайлович, прошу выложить свои планы по месту и времени нашего контрнаступления. Если я вас устрою как начальник штаба, то мне лучше знать о том заранее!
– Даже так, Николай Федорович?! Впрочем…
