– Дела, – только и протянул Власьев. Два дня назад вечером сводную пулеметную роту его 8‐го пульбата перебросили через реку и придали полку 118‐й стрелковой дивизии, что пятилась под напором гитлеровцев к Великой. Как понял тогда Николай – немцы проломили Локновский укрепрайон прямо по центру, введя в бой несколько пехотных дивизий при поддержке танков и артиллерии. Рота заняла позиции во второй линии обороны, уже отрытой и почти готовой к бою – не хватало проволочных заграждений, да саперы еще не установили минные поля. Понимая, что сейчас каждый час дорог, Власьев принялся крепить свою оборону, благо опыт уже накопил изрядный: заняли все четыре дзота, прилично замаскировали позиции, как проклятые таскали деревянные ящики противопехотных мин – саперы лихорадочно закапывали их в неглубокой лощине, совершенно не обращая внимания на взрывы. И успели в проходах поставить вехи, как ночью потянулись длинные вереницы бойцов, несших на плечах раненых товарищей и кативших руками немногие уцелевшие пушки.
Власьев две недели тому назад видел отступавших к Острову бойцов, что понуро шли мимо его дота. Всеобщее уныние – вот что тогда бросилось ему в глаза. И при этом разительным было отличие от них командиров и бойцов 118‐й дивизии генерала Гловацкого. Да, бой для них должен быть первым, любопытство, может, тщательно скрываемый страх, но только на их лицах не отпечаталась безысходная тоска. И сейчас «гловатцы», а именно так они себя сами называли, хотя и отступали после тяжелейших боев, отразив семь атак гитлеровцев, хоть и потеряли добрую половину бойцов, но страха и уныния Власьев не увидел. А только решимость сражаться с немцами дальше на новых позициях, заставляя врага проливать на них и свою кровь.
Батальон, в который влили пулеметный взвод Власьева, занял весьма вытянутую позицию, никак не меньше версты с лишком таким изрядным. Крепкая оборона из пяти опорных пунктов, семь вкопанных по самую башню легких танков Т‐26, с дюжину дзотов, густая сеть траншей и окопов, минные заграждения и капониры для пушек, блиндажи в два-три бревенчатых наката. Главное – тут совершенно не имелось дзотов исключительно фронтального огня, даже вкопанные «двадцать шестые» могли вести только фланкирующий огонь, хорошо прикрытые со стороны наступавшего противника высокими брустверами и рукотворными холмами. Вот потому сегодня и удалось отбить вражеские атаки, хотя против одного батальона фашисты направили вместе с пехотой пару рот танков. Не помогло – дюжина чадящих «панцеров» на поле боя сразу же бросалась в глаза…
– Из вчерашнего пополнения, товарищ майор, – Власьев отвечал майору, чуть сгорбившись, но все равно касаясь каской бревенчатого перекрытия, из щелей которого постоянно сыпалась растревоженная близкими разрывами земля. – В моем взводе осталось два «кольта» и двенадцать бойцов.
– Негусто вас, «чертова дюжина», – пробормотал комбат с землистым от постоянного недосыпания лицом. Власьев узнал его сразу – это был тот самый майор, позиции батальона которого прикрывали его 34‐й дот справа во время первого для них Островского боя. Но тогда выглядел значительно моложе, да на гимнастерке не имелось ордена Боевого Красного Знамени. И тут его взгляд перехватили:
– За засаду 3 июля сам Ворошилов орден мне вручил, лейтенант. Как и на знамя нашей дивизии!
– А мне за этот же бой от маршала награда, но только Красная Звезда и лейтенантские кубари на петлицы, товарищ майор!
– То-то я смотрю, лицо мне знакомое! Как же, тот геройский сержант с медалью, дот которого выручил наш комдив!
– Так точно, товарищ майор! Генерал Гловацкий прямо на моих глазах зарубил семерых немцев, что раненых убивали!
– Так это хорошо, что ты кадровый, да с «кубарями»! А то у меня в пулеметной роте весь средний комсостав выбили, один политрук и остался – но он-то не пулеметчик, а из политотдела прислан. В общем, пошли, там из окружения вырвался пулеметный взвод, что отход прикрывал – посмотришь и вот тогда примешь командование…
Бойцы устало стояли перед ними в траншее – девять человек с серыми лицами, в изодранном обмундировании, из прорех виднелись окровавленные бинты. Командиром прорвавшегося взвода был крепенький сержант с чуть раскосыми глазами и кривоватыми ногами. Власьев сразу узнал в нем казака, слишком неистребимыми чертами наделила донцов многолетняя кровавая война с татарами в Диком поле.
– Лопахин и Зеленцов, оба раненные в ноги, остались прикрывать наш отход. Подорвали там себя гранатами, как патроны к «максиму» кончились. – Сержант говорил глухо, настоящий кадровый, те всегда ударение на первый слог делают, все же станковый пулемет изобрел американец Хайрем Максим, а не русский «Максимка». У его ног стоял на сошках немецкий ручной МГ‐34 с барабанным магазином сбоку, и у двух бойцов висели на ремнях МР‐40. Видимо, как и пулемет, ставшие трофеями. И, словно уловив мысли Власьева, казак устало добавил:
– В траншее на германцев нарвались, в ножи взяли, да прибарахлились маленько. Иванова убили, но мы с лихвой отместку сделали. Там до сих пор стреляют, даже сейчас пальбу тут слышно. Видимо, наши еще бьются, может, уровцы или танкисты из БОТов. Выручить бы их, товарищ майор?!
– Выручим, сержант. – Лицо майора ожесточилось. – После полуночи по немцам три корпусных артполка разом ударят, и мы сразу атакуем – надо им устроить веселую ночь, чтоб ни минуты покоя не было у фашистов! Да, вот вам, бойцы, новый командир пулеметной роты! Младший лейтенант Власьев со своими уровцами был выручен нашим командармом, когда немцы его дот подорвать хотели. Так что наш он давно, ему и орден сам маршал Ворошилов лично вручил!
…Ноги гудели от усталости – протяженный летний день закончился, на землю опустились ночные сумерки привычной для этих мест «белой ночи». На отдых не было ни одной минуты – из-за реки прибыли пополнением взвод «кольтов» и три расчета «максимов». Пока не распределил их по огневым позициям, пока не осмотрел все дзоты, даже на минуту не остановился, лишь время от времени пережидая обстрелы, сидя на корточках на дне траншеи. И все подмечал вокруг, и увиденное просто поражало его. Только теперь понял, почему «гловатцы», как и две других дивизии 41‐го корпуса, столь упорны в обороне, ожесточенно сражаясь за каждый вершок русской земли.
Все дело в людях! Ленинград посылал сюда лучших представителей из интеллигенции и рабочих. Все представляли собой исключительно молодежь от 18 до 27 лет, комсомольцы в большей массе, ударники производства – у нескольких десятков Власьев заметил медали «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие», которые они с гордостью носили на своих гимнастерках. У одного молодого замполитрука был привинчен даже орден «Знак Почета», с рабочим и колхозницей. «Веселых ребят», а так называли этот орден по аналогии с известным кинофильмом, просто так не вручали даже писателям. Но гораздо больше, не десятков, несколько сотен, было командиров и бойцов с боевыми наградами – даже за победные сражения с финнами в сороковом году так не отмечали массовый героизм.
Вот эти действительно опытные вояки, ставшие таковыми за полмесяца боев. И вновь прибывшие ленинградцы вливались в подразделения не сразу, их не меньше 5—7 дней готовили в запасном батальоне дивизии, и лишь потом ставили в строй стрелковых рот, прикрепляя к каждому обстрелянного в боях красноармейца, которого именовали в приказах «старшим», а в обиходе сразу прижилось старорежимное «дядька». Пополнение шло беспрерывно, так что, несмотря на потери, численность батальонов была очень близка к штатной. И что еще бросилось в глаза, так это отношение к оружию, особенно к новым самозарядным винтовкам Токарева. СВТ Власьев знал еще с «зимней войны» с финнами – сложная и технологичная, требовала тщательного за ней ухода, а потому красноармейцам она не нравилась. Ее называли «капризной Светкой» и старались избавиться при первом удобном случае, поменяв на надежную и неприхотливую «мосинку» образца 1891/1931 годов. У «гловатцев» же СВТ выдавалась только самым лучшим стрелкам, иметь ее в руках было почетно – такая самозарядка как бы сама говорила – «я в руках лучшего красноармейца любимой женою». Может быть, здесь все брали в пример своего командарма, что даже в приказах указывал, что оружие, как и женщина, «любит смазку и ласку» и способно разить врагов десятками у меткого стрелка. А вот у бойца неумелого даже старая винтовка превращается в некий орган «мастурбации, только передергивать его затвор нужно чаще». Язвительно, но верно!
