– Все хорошо? – шепчет он, снова прижимая меня к груди. Я киваю, но он наверняка чувствует, как на его обнаженную грудь капают мои слезы.
Проснувшись утром, я вижу тонкий луч света, пробивающийся в щель между шторами. Люк крепко спит. Одеяло сбилось куда-то вниз и укрывает только его ноги.
Я тихонько одеваюсь, спускаюсь вниз и нахожу на кухне свою сумку и ключи.
Я думаю оставить записку, но не знаю, что еще можно сказать.
Мы все высказали друг другу прошлой ночью, а еще вчерашним утром, когда разговаривали на крыльце моего дома.
Когда я открываю входную дверь, на часах пять утра.
Я выхожу из дома Мэл, зная, что, когда я вернусь сюда в следующий раз, все уже будет по-другому.
СЕЙЧАС
Я едва успеваю переступить порог, как наверху хлопает дверь и в следующую секунду мама уже бежит вниз по ступенькам.
– Джесси? – окликает она меня, словно ожидала увидеть кого-то другого.
– Привет, мам, – отзываюсь я, не поднимая на нее глаз.
Не знаю, как другие подростки чувствуют себя, возвращаясь домой после бурной ночи, но мне кажется, что вся правда большими буквами написана у меня на лбу.
– Это что, такая шутка? – спрашивает она, оглядывая меня с головы до ног.
Я мысленно проверяю свое тело на предмет каких-то отметин, следов, которые могут меня разоблачить. Как мне кажется, догадаться, где я была, можно только по моим спутанным волосам, распухшим от поцелуев губам и вчерашней одежде.
– Вечером ты сказала, что сходишь к Люку. Я тебе звонила, но ты не брала трубку. А потом вообще не пришла домой!
– Но сейчас же пришла, – робко говорю я.
– Ты вернулась домой на следующий день! В пять часов утра! Джесси, это на тебя непохоже.
Чувство вины расползается по моему телу, как лесной пожар.
– Пожалуйста, изви… – начинаю я, но мама меня перебивает, все сильнее повышая голос.
– В пять утра, Джесси! – шипит она.
Я только открываю рот, чтобы заговорить, но она снова меня перебивает.
– Может, тебе и исполнилось восемнадцать, но, пока ты живешь в нашем доме, у тебя нет права проводить ночь незнамо где, занимаясь бог знает чем непонятно с кем.
– Я была с Люком… – начинаю я.
– Мне плевать, с кем ты была. Не знаю, как обстоят дела в других семьях, но у нас есть комендантский час!
Я понимаю, что оправдываться нет смысла. Мама не даст мне сказать ни слова. Она сердито смотрит на меня, уперев руки в бедра, и хотя она во многом права, мое раскаяние начинает сменяться раздражением.
Пока она продолжает свой монолог, я пытаюсь удержаться от воспоминаний о том, что мы с Люком делали прошлой ночью. Я отчаянно хочу оказаться в своей постели, чтобы восстановить в воображении каждое мгновение. Чтобы снова прочувствовать, как тепло и уютно мне было в его объятиях, и ощутить, какой озябшей и беззащитной я стала без него. Интересно, Люк сейчас испытывает то же самое?
– Джесси! – восклицает мама, возвращая к себе мое внимание. – Мы с твоим отцом воспитывали тебя более ответственным человеком!
Я вздрагиваю. Она что, серьезно сейчас это сказала?
Более ответственным по сравнению с кем?
И она считает, что воспитывала меня?
Она меня воспитывала.
Внутри меня что-то трескается.
– У меня нет на это сил, – произношу я и шагаю к лестнице.
– Я с тобой разговариваю!
– А я ухожу! – кричу я в ответ. – Потому что знаешь что? Нельзя вот так взять и появиться в моей жизни с опозданием в восемнадцать лет, а потом указывать мне, что делать.
Мама округляет глаза.
– Да как ты смеешь…
– Как я смею что? Говорить правду? Обвинять тебя в том, что ты не могла контролировать? – Я выплевываю одно слово за другим. – Я не виню тебя в том, что ты болела, мама. Я все понимаю. Мне очень жаль, что после моего рождения твоя жизнь превратилась в кошмар.
– На самом деле все гораздо сложнее…
– Так давай все упростим. Ты не можешь родить ребенка, а потом сознательно удалиться из его жизни. И уж точно не можешь внезапно в нее вернуться.
– Что тут происходит? – доносится до нас папин голос со второго этажа.
– Я пыталась изо всех сил, – говорит мама сквозь слезы.
– Я тоже. Я находила себе дом в других местах, с другими людьми.
– Мэл, – произносит она. Это не вопрос, а обвинение. Теперь я знаю наверняка, что она переживала из-за того, сколько времени я провожу в доме Коэнов. И все же этого оказалось недостаточно, чтобы заставить ее за меня сражаться. Правда, теперь она, по всей видимости, здесь, с нами. Меня злит то, что она ведет себя так, словно никогда не пропадала.
– Да, Мэл! – кричу я. Мой голос звенит от подступающих слез, и от этого я бешусь еще сильнее. – Она была для меня лучшей мамой, чем ты.
– Джесси! – строго восклицает папа, спускаясь по ступенькам. – Прекрати сейчас же.
Я смеюсь.
– И с чего это люди, которым всегда было плевать на мою жизнь, вдруг стали так чертовски ко мне внимательны?
– Мне никогда не было на тебя плевать, – дрожащим голосом говорит мама. – Я тебя любила. Ты же знала об этом!
– Ты так думаешь? – интересуюсь я. – А ты хоть раз сделала что-нибудь, чтобы показать мне свою любовь? Ты вообще делала хоть что-нибудь?
Я поражаю сама себя: я выкрикиваю каждое слово все громче и громче. Я никогда не думала, что мы когда-нибудь станем это обсуждать. Как вместить восемнадцать лет жизни в один разговор?
– Я продолжала жить, – тихо говорит мама. – Я просыпалась каждое утро и доживала до вечера.
Она качает головой.
– Теперь я понимаю, что нужно было давно обратиться за помощью. Я была такой упрямой, и я ненавижу себя за это каждый день. Просто в моей семье… понимаешь, мои родители считали депрессию не болезнью, а просто слабостью. Я думала, что должна бороться с ней сама.
– Что ты называешь борьбой? – спрашиваю я. – Ты лежала в кровати бо́льшую часть моей жизни.
Мама бросает на папу отчаянный взгляд.
– Я сделала много ошибок, Джесси. Но сейчас я пытаюсь их исправить. Я знаю, ты сама видишь, какой путь я прошла за эти пару месяцев. Лечение нужно продолжать, но мне уже гораздо лучше. Теперь все будет иначе.
– Слишком поздно. – Я слышу свой голос как будто со стороны. Делаю шаг назад и взбегаю по ступенькам мимо отца.
– Давай поговорим об этом? – просит мама срывающимся голосом.
Но для этого уже тоже слишком поздно. Мы не разговаривали все эти семнадцать лет. Мы не разговаривали в прошлом году, кода мама начала лечение и в ней стали происходить крохотные изменения. Мы не разговаривали, когда она снова слегла в постель несколько недель назад. Мы никогда не разговариваем. Так зачем начинать сейчас?
