Он поспешно натянул брюки и туфли на веревочной подошве, а Эме с Манон уже повязывали головы платками и накидывали поверх ночных рубашек халаты…
Пока они спускались по лестнице, громовые раскаты стали ближе.
– По-другому и быть не могло, – проговорил он задрожавшим от радости голосом. – Никакой это не подарок неба. Уголен предсказал грозу. Так и должно быть в это время года!
Они вышли из дома. Над их головами занималась ранняя заря, но с севера надвигалась, словно стена, огромная черная завеса, озаряемая короткими трепещущими молниями.
– Гроза что надо! – крикнул он. – Вряд ли она продолжится долго, зато наполнит цистерну за двадцать минут!
Они поднялись по склону холма, чтобы лучше видеть, как надвигаются спасительные тучи… Манон, ухватившись за руку отца, весело смеялась.
Справа из соснового бора вынырнуло красное солнце, едва прикрытое предшествующими грозе шлейфами тумана.
Черная завеса надвигалась на них: ее раздирало вспышками молнии, спускавшимися с неба в виде ослепительных узорчатых силуэтов голых деревьев, опрокинутых корнями вверх. Горбун смеялся, хлопал в ладоши, как ребенок. Идущий сверху пьянящий запах грозы, казалось, поднимался с земли, окутывая их невидимым маревом… Откуда ни возьмись поднялся резкий ветер и рекой хлынул на фиолетовую гарригу… Горбун поднес руку ко лбу.
– Началось! Вот и первая капля!
– И у меня! У меня тоже! – воскликнула Манон, показывая свою ладошку, и лизнула крупную дождевую каплю.
Справа от них туча внезапно выкинула навстречу желтеющему солнцу своеобразный рог. Над Красной Макушкой и над горой Гарлабан беспрестанно чередовались вспышки молнии, эхо вторило им барабанными раскатами, словно от взрывающихся мин… От порыва ветра, заряженного горизонтальным дождем, задрожал сосновый лес. Эме стало страшно.
– Лучше вернуться домой, – проговорила она.
– О нет! – ответил он. – Хочу, чтобы мне прямо в лицо хлестала та благословенная вода, которой нас наконец одаряет Провидение.
Он встал на колени в траве и произнес благодарственный молебен.
Пока он молился, море грозовых туч докатилось до высокого пика Святого Духа, бывшего от них в пятистах метрах, и, ударившись о него, вдруг расступилось, разделившись надвое, подобно тому, как разбивается надвое морской прилив, ударяясь о мыс острова; обе половины грозового моря разливались, каждая в свою сторону, а над головами людей в небе образовался длинный безоблачный треугольник.
Поднявшись с колен, приоткрыв рот от удивления, горбун смотрел на то, как совершается непостижимое роковое предательство. За гребнями холмов, по обеим сторонам ложбины, хлестал дождь, озаренный молниями, а неистовый ветер доносил оттуда и бросал ему в лицо лишь смехотворные брызги.
– Пусть так, – стиснув зубы, промолвил он, стараясь улыбнуться. – И впрямь курьезное явление, от которого нам мало проку… Вернемся в дом.
Он взял за руку Манон, которая беззвучно плакала, и пошел вниз к ферме… Но вдруг остановился, оттолкнул девочку, вскочил на большой камень и поднял лицо к небу.
– Я ГОРБАТЫЙ! – закричал он мощным, полным отчаяния голосом. – Ты разве не знаешь, что Я ГОРБАТЫЙ? Ты думаешь, что мне легко?
Эме и Манон со слезами подбежали к нему.
Сложив руки рупором, он опять бросил, стараясь перекричать раскаты грома:
– НЕУЖЕЛИ ТАМ, НА НЕБЕ, НИКОГО НЕТ?
Пока эхо множило его бунтующий крик, он спустился с камня, подошел к Эме и Манон, которые дрожали от ужаса, и, положив им на плечи руки, медленно двинулся к дому.
Эме сварила кофе, который он проглотил, гладя по голове стоящую перед ним на коленях дочь.
– Я только что был смешон, но я не пал духом, – вдруг произнес он. – Эта гроза сулит нам другие, которые не будут такими жестокими. Может быть, очень скоро, может быть, к вечеру, может быть, этой ночью. А пока давайте сходим в Ле-Плантье.
Под стрекот цикад и под лучами палящего солнца они отправились в путь. Благодаря его стойкости и выносливости, а также четырем бутылкам вина ему удалось выполнить намеченное на день, но вечером за столом царило молчание, и ему пришлось уговаривать своих домашних хоть немножко поесть.
Столяр Памфилий всю вторую половину дня провел в укрытии среди зарослей мирта на краю обрыва в Ла-Гарет, подстерегая молодых куропаток, и несколько раз видел, как вслед за ослицей шествовала вся семья Кадоре.
Вернувшись домой, он застал свою жену, толстуху Амели, на кухне, где она, заранее предвкушая удовольствие от еды, подавала на стол рагу из крольчатины. Ей показалось, что муж чем-то встревожен.
– Да что с тобой? – спросила она, перекладывая в свою тарелку кроличьи спинку и печенку.
– Со мной?
– Ну да, с тобой. Ты, кажется, чем-то озабочен.
– Я не озабочен, так, думаю о разном… Я сегодня видел кое-что, что не дает мне покоя.
– Что именно?
– Ну, сегодня во второй половине дня я сидел в засаде и за пять часов по крайней мере раз десять видел, как по склону проходит горбун из Розмаринов… То в Ле-Плантье, то обратно, с большой бутылью на горбу… И ослица тоже перевозила на спине бидоны, и две женщины, и девочка… они тоже шли с кувшинами.
– Ну и что? – спросила Амели, при этом оба бедра кролика перекочевали из котелка в ее тарелку.
– Они ходят за водой в Ле-Плантье, чтобы поливать целый лес кукурд. Я видел, проходя мимо. Это же ужасно – на такой жаре туда-сюда с тяжестями, как каторжники!
– Да кто их принуждает?
– Кукурды. При таком солнце они могут засохнуть.
– Это потому, что он плохо все рассчитал.
– Возможно. Но на его участке есть источник, я знаю.
– А почему он ходит так далеко?
– Потому что ему о нем ничего не известно.
– Где же его глаза?
– Да дело в том, что источник вроде как забит… И может быть, кто-то этому поспособствовал.
– Это кто же? – нахмурилась Амели.
– Не знаю, – опасливо ответил Памфилий и вполголоса добавил: – Возможно, Субейраны об этом что-то знают.
– Что ты несешь?! – возмутилась Амели. – Разве можно такое говорить!
– Да я же только тебе, но я считаю…
– Памфилий, не стоит совать свой нос в чужие дела. К тому же этот горбун – из Креспена. Булочник так сказал. Ты же знаешь, какие они, те, из Креспена?
– Это все пустая болтовня, – возразил Памфилий, махнув рукой, – они такие же, как все.
– Ты так думаешь? Первый раз, когда он пришел в деревню, он чуть не убил Кабридана, запустив в него шар!
– Да вранье это! Я там был! Это в него попали, угодили ему, бедняжке, прямо по горбу! Так что…
