Почти каждое утро господин Жан спускался в Руисатель с нагруженной помидорами ослицей и возвращался оттуда с покупками и вырученными деньгами.
В знак благодарности он часто дарил Уголену корзину овощей, а тот относил их вечером Лу-Папе: в первый же раз глухонемая, увидев мясистые «яблоки любви», нежно-золотистый турецкий горох, гладкую картошку с тончайшей кожицей, молитвенно сложила руки и стала испускать восторженное попискивание, затем жестами и звуками, напоминающими лай, поздравила Уголена с таким впечатляющим успехом.
Дядя с племянником, на лицах которых застыли деланые улыбки, почувствовали, как в душу к ним закралась крестьянская зависть, так что Лу-Папе вдруг резко прогнал служанку на кухню, чем немало удивил ее.
Уголен был мрачен и не посмел довести до сведения Лу-Папе, что земледелец-самоучка, с вполне оправданным его успехами авторитетом, стал все больше нападать на присущую крестьянам «рутину» и давать ему советы.
Огородить загон для кроликов удалось быстрее, чем прогнозировал Лу-Папе: за два месяца был вырыт ров, на установку забора из сетки понадобилось всего-навсего две недели, но обустройство четырех подземных нор завершилось лишь к концу сентября.
Производители уже приступили к своим обязанностям, и в одно прекрасное октябрьское утро кролики с потомством были выпущены в загон.
Уголен, которого пригласили присутствовать при этом, был поражен размерами и силой детенышей старого «эсшкулета». Они были рыжие, как лисицы, и прыгучие, как зайцы. Матери преспокойно угощались клевером и эспарцетом, а отец, тот самый «эсшкулет», которого пустили последним, добежав до середины загона, сел на задницу, поднял свои длинные уши и долго сидел, презрительно поводя носом, а потом вдруг кинулся на проволочную сетку, которая отбросила его назад, как мяч. Четыре раза предпринимал он попытки вырваться, но затем передумал и исчез в одной из подземных нор.
– Ну вот, – торжественно произнес господин Жан, – первые производители на месте… Остается понять, оправдает ли азиатская тыква мои ожидания!
Тыквы размером были уже больше апельсинов. Горбун насчитал их сто двенадцать штук: они лежали на натянутой над террасой проволочной сетке, которую он, принимая в расчет будущий вес зрелых плодов, укрепил дополнительными опорами. Оставалось определить время созревания. Из-за твердости их кожуры это не поддавалось оценке…
Задачу решил Уголен.
– Когда они перестанут набирать вес, это будет означать, что они созрели!
К концу ноября тыквы достигли размеров арбуза; господин Жан, не желая ждать дольше, решил пожертвовать одной из них: это была торжественная церемония, на которой присутствовал Уголен.
Чтобы срезать тыкву, понадобился секатор, затем ножовкой, которую долго чистили песком, экзотическая тыква была разделена на два полушария.
Кольцо черных блестящих семечек утопало в волокнистой мякоти молочной белизны. Уголен отрезал ломтик, вслед за ним и все захотели попробовать.
– Вкус не как у тыквы, – сказал Уголен.
– Похоже на арбуз, только не сладкий… Вкус свежий. Запах легкий, трудноопределимый… Вкуснейшая штука! – подумав, проговорил господин Жан.
– Остается проверить, понравится ли кроликам и не вызовет ли у них понос… – заметил Уголен.
Проверка состоялась сразу же: они приготовили корм, подмешав к белой мякоти тыквы отруби. Блюдо пришлось кроликам по вкусу, и никаких нежелательных последствий замечено не было.
Потом Эме сделала из тыквы оладьи по найденному в кулинарной книге рецепту: они имели огромный успех, и Уголену пришлось признать – необычная тыква обладает многими прекрасными качествами; он объявил, что тоже будет ее выращивать.
– Вот и второй вопрос решен, мы на правильном пути! – сказал господин Жан.
– Вы добились успеха!
– Пока что нет! До полного успеха еще далеко! Но, без всякого сомнения, старт взят!
– Старт, старт, – повторял Лу-Папе, когда Уголен рассказал ему о том, что случилось, – взять старт можно… но надо еще добежать до финиша!
Племянник был настроен пессимистически. Он пришел к выводу, что горбуна кто-то бережет.
– Папе, – сказал он, – у нас никогда не выпадало столько дождей летом… По-моему, Боженька послал их ему взамен родника, который мы живьем замуровали…
– Ну и дурачок ты, дурачок, каких мало, – покачал головой Лу-Папе.
– К тому же они ничуть не скучают по городу, даже наоборот! Никогда они не выглядели такими счастливыми. Он работает как вол и тем не менее набирает вес. Его жена день-деньской поет, как соловей, девочка выросла на целую ладонь. У нее вот такие икры. Она весь день ест, пляшет и поет, качаясь на качелях. Да нет же, он, что ни говори, далеко не дурак… Правда, бывает слишком высокого мнения о себе, и не всегда понятно, что он говорит, но с огородом-то преуспел, с загоном для кроликов справился, детеныши его ярмарочного самца хоть куда, а его тыква, твердая как камень, вовсе не выдумка: всего с четырех растений он соберет двести килограммов плодов, и годятся они в пищу как людям, так и животным… Вначале мне было смешно, а теперь он меня пугает, и, я так думаю, он никогда не уберется отсюда!
* * *
– Да же нет, говорю тебе! Не ерунди, Куренок! – возражал Лу-Папе. – Ему удалось вырастить четыре растения, потому что он мог их поливать, но, если он хочет посадить пятьсот, половина из них загнется в июле, а остальные дадут ему плоды с миндальный орех!
Во-вторых, предположим, ему удастся увеличить поголовье кроликов до пятидесяти штук: десять сдохнут от болезней, семь-восемь унесет сарыч, столько же сожрет куница, а с началом засухи в холмах больше не будет травы, и ему придется покупать корм для тех, кто выжил, так что он станет продавать кроликов по три франка, притом что ему они обошлись в пять, а когда франки кончатся, он отсюда уберется.
Однажды вечером, после того как Манон заснула, Жан Кадоре вошел в спальню жены и присел к ней на кровать.
– Эме, я все рассчитал. Из тех 13 682 франков, которые я получил по наследству, почти ничего не осталось, потому что я все вложил в дело, которое должно принести нам богатство, но сегодня могу тебе с уверенностью сказать, что я выиграл партию… Все наши расходы оплачены, и самое трудное позади. Я доверяю тебе оставшиеся деньги: тысячу сто двадцать три франка. Такой суммы было бы достаточно, чтобы прожить целый год, даже если бы у нас не было других доходов. Нам не надо платить за жилье, мы не нуждаемся в дорогой одежде, у нас сколько угодно овощей, и я надеюсь, что через три месяца начну поставлять кроликов на продажу.
– Если понадобится, мы могли бы продать мое ожерелье. Мне всегда говорили, что оно стоит по меньшей мере десять тысяч франков, – ответила Эме.
– Продать ожерелье? Никогда! – вскричал он. – Твое ожерелье – семейная реликвия и должно оставаться в семье. Я скорее буду ходить босиком, нежели продам его! Отказываюсь даже думать о таком святотатстве. К тому же оно было бы бесполезным. Пусть даже наша финансовая ситуация не из блестящих, но она совершенно здоровая, и могу тебя уверить: через год начнется путь к успеху. Я сейчас все объясню…
