– Прекрасно вас понимаю, – отвечал господин Жан, – к тому же мое желание поберечь воду вашего колодца не единственная причина нашего похода: моя цистерна пуста. Не скажу, что уж очень беспокоюсь, поскольку могу обещать вам, да и самому себе, что завтра или, самое позднее, послезавтра пойдет дождь.
– Откуда вы знаете? Ревматизм дает о себе знать?
– К счастью, ревматизмом не страдаю, но я вам уже показывал статистические данные Марсельской обсерватории! В мае нам от неба причиталось шесть дождливых дней, а получили мы только три, с первого июня дважды должен был идти дождь, однако этого не было. Следовательно, образовалась задолженность в пять дождливых дней – совершенно невероятный просчет в бухгалтерии небесной канцелярии, который завтра-послезавтра должен быть устранен! А засим, будьте добры, укажите мне кратчайший путь до Ле-Плантье.
– Укажу, но не кратчайший, потому что вы заблудитесь. Скажу, как легче туда добраться. Спускайтесь в ложбину под нами, а потом, вместо того чтобы подниматься к деревне, поверните направо и идите прямо: пещера с ключом в конце дороги наверху ущелья, которым заканчивается ложбина.
– А в этих холмах есть цветы? – поинтересовалась Эме.
– Если вы имеете в виду розы или гвоздики, то могу вас заверить, что нет…
– Она имеет в виду полевые, дикие цветы.
– Я что-то никогда не обращал на цветы внимания, все больше на колючки, но цветы должны быть.
– Спасибо.
Они стали спускаться, а Уголен пожалел, что произнес слово «гвоздика», которое было частью его секрета.
* * *
Ложбина, над которой с двух сторон нависли отвесные обрывы из голубого камня, выглядела скорее широким ущельем.
Узкая дорога шла по ее дну под правым обрывом. Слева по пологому склону один за другим, ступенями, протянулись поля, отделенные друг от друга низкими, в метр высотой, каменными стенами, сложенными сухой кладкой: каждая такая стена удерживала почву поля, расположенного выше.
Те поля, которые были ближе к деревне, возделывались: были видны ухоженные виноградники, зеленеющий ячмень, длинные полосы турецкого гороха под оливковыми или сливовыми деревьями. Но по мере того, как ложбина забирала выше по направлению к холмам, поля уступали место пустошам, заросшим жесткой желтоватой травой, над которой возвышались бесчисленные стебли фенхеля, терпентинные деревья, молодые сосны и раскидистые кусты шиповника. То тут, то там из зарослей торчали одичавшие сливы, ощетинившиеся чахлыми сухими ветвями, или задушенные собственной порослью смоковницы, растущие здесь с незапамятных времен.
Ложбина мало-помалу сужалась. Через час ходьбы поля исчезли, уступив место глубокому ущелью с наклонными крутыми склонами, которое расширялось уступами по мере того, как поднималось к пустому голубому небу.
Тысячелетиями бушующие грозовые потоки, сметая все на своем пути, углубляли это ущелье, и теперь в нем можно было видеть лишь одинокие сосны, нависшие над узким проходом, похожим на крохотный каньон. Заросли розмаринов, колючего дрока и мастикового дерева смыкались над тропинкой, почти скрывая ее: приходилось прокладывать себе путь, раздвигая ветви руками и коленями, и придерживать длинные гибкие ветки колючего дрока, чтобы они не хлестали по лицу того, кто шел сзади.
Ослице все это было нипочем, время от времени она останавливалась, чтобы сорвать губами великолепные венчики колючника, которые Эме пыталась отнять у нее. Малышка напевала «Магали, моя любимая», а ее отец, отпустив поводья, бросал камни в кусты, откуда с хохотом вспархивали черные, как вороны, дрозды.
Ослица исчезла за поворотом.
– Папа, смотри! – раздался голос девочки, подхваченный и умноженный эхом.
Они сделали несколько шагов вперед: на краю крутой каменистой балки возвышалась стена из больших каменных глыб, как будто встроенная в подножие высокой отвесной скалы.
– И впрямь очень красиво, и я завидую тем, кто здесь живет. Если бы мне не нужно было думать о том, как разбогатеть, я бы подарил им нашу ферму и занял бы их место!
И вдруг там, наверху, над кустарником показался торс мужчины. Приложив раскрытую ладонь ко лбу, чтобы было лучше видно, он смотрел, как они приближаются: это был Джузеппе, дровосек. Потом появилась высокая женщина в черном: Батистина.
* * *
Десятью годами ранее в маленькой деревушке где-то в Пьемонте Батистина вышла замуж за Джузеппе, подмастерье ее отца. Но вместо того, чтобы тотчас поселиться с женой в хижине и наплодить целую ватагу детишек, Джузеппе, отличавшийся непоседливым нравом и не желавший всю жизнь прозябать в бедности, выйдя из церкви после венчания и поцеловав в лоб молодую жену, отправился прямиком во Францию, где дровосеки, по слухам, дважды в день ели мясо. Два года спустя он вызвал к себе свою любимую, до тех пор остававшуюся девственницей.
Он встречал ее на вокзале в Обани, куда после тридцати часов тряски ее доставил поезд. На нем были шикарные коричневые бархатные брюки, широкий синий пояс, рубашка в крупную красную клетку, с широкими черными полосками, а на могучих плечах великолепная куртка из темно-зеленого бархата. Из-под сдвинутой на затылок фетровой шляпы торчал вихор, волосы и брови лоснились, а усы у него были такие же длинные и густые, как у короля Виктора Эммануила Второго. А обут он был – верх роскоши! – в башмаки из натуральной кожи, производящие такое же неотразимое впечатление, что и солдатские; от соприкосновения с цементным покрытием перрона они чудесным образом цокали.
Обменявшись парой слов – посторонним не нужно было знать их секреты, – они отправились в путь, нагруженные тюками и свертками.
Джузеппе, шедший впереди, через несколько километров вдруг взял вправо по ведущей в холмы тропинке и через час ходьбы остановился наверху дикой балки, у подножия отвесного уступа из голубого камня, перед стеной из больших каменных глыб, закрывающей вход в пещеру. В стене была дверь и по окошку с каждой стороны.
Он вошел первым и распахнул ставни.
В одном углу, на раме из грубо оструганных крупных ветвей каменного дуба, под медным распятием, на котором играл солнечный зайчик, была устроена постель, покрытая толстым одеялом из желтой шерсти. Вдоль известковых стен разместились табуреты, два сундука, украшенные крупными головками гвоздей, а на крышке старой квашни стоял жестяной будильник.
Слева, рядом с дверью, в том углу, где стена прилегала к скале, находился очаг, накрытый колпаком из красного гипса, на котором все еще были видны отпечатки пальцев того, кто лепил его. А на правой стене на толстых деревянных гвоздях висели топоры для рубки ветвей, серпы и два огромных колуна с узкими и кривыми лезвиями в кожаных футлярах.
Батистина, удивленная, но счастливая, рассматривала дикий приют их любви.
– Тсс! Послушай! – подняв указательный палец, сказал Джузеппе.
Слышны были звуки, похожие на птичий щебет, порой что-то позванивало. Он взял ее за руку и повел вглубь пещеры. Там под замшелой расщелиной в скале имелся небольшой водоем, до краев наполненный прозрачной водой.
