Он бесшумно встал затемно. Чтобы не разбудить жену и дочку, спустился по лестнице, держа туфли в руке, в кухне раздул угли, подогрел кофе и отправился на дальний край поля.
Прежде чем взяться за первый кустик, он в чуть брезжущем свете ранней зари обратился к нему с небольшой речью, в которой сослался на то, что вынужден так поступить, поскольку ему нужно кормить семью; затем, на рассвете, исполнил на губной гармошке торжественную и печальную мелодию в честь всех тех растений, которые собирался лишить жизни…
В первые дни он добился немногого. Из-за непривычки к топору, серпу и пиле ему приходилось тратить огромные усилия, и ему так и не удалось заточить лезвие косы, отбивая его молотком на маленькой наковальне. К тому же всякий раз, как он выносил вперед длинное лезвие косы, острие втыкалось в землю; если бы он в детстве не видел, как жнецы без особого труда плавно срезают траву, он бы выбросил косу, сочтя ее дурацким изобретением. Но он немного подумал и приспособился: стал слегка приподнимать острие лезвия, при этом так разворачиваясь всем телом, что у него стало получаться, и меньше чем за неделю он освоил косьбу и владел инструментом не хуже настоящего косаря.
Точно так же он додумался до того, на какую высоту надо поднимать кирку и как затем втыкать ее в землю точным и выверенным движением. Не от своих ли предков унаследовал он эту ловкость и умение? А может быть, ручная работа (что бы там ни говорили по этому поводу демагоги) не требует особой гениальности и намного сложнее извлечь квадратный корень, чем корень дрока.
С помощью серпа с длинной ручкой он одолел гигантские кусты ежевики и колючего аржераса
[21]. Потом скосил чертополох и вручную уничтожил заросли ладанника и розмарина… Наконец, вооружившись вилами и граблями, сгреб и перетащил загубленную растительность к близлежащему сосняку; за ним по пятам следовали ослица и козы, выбиравшие из куч любимый корм – чертополох и тимьян.
Часам к восьми утра, повесив косу на оливковое дерево и собрав инструменты, он исполнял на губной гармошке наигрыш, напоминающий звуки охотничьего рожка. Жена с дочерью приносили ему завтрак: он считал необходимым подкрепиться, не покидая рабочего места, как крестьянин. Завтрак был сытным: вареные яйца, анчоусы, колбасные изделия, толстые ломти хлеба и стакан красного вина.
Поболтав со своими близкими и исполнив еще пару мелодий, он снова принимался за работу, а вместе с ним и жена с дочерью. Отец опять брал в руки косу или вилы, мать занималась хозяйством, а девочка пасла коз.
В полдень вечно что-то напевавшая Эме накрывала на стол под навесом из виноградных лоз, но горбун выделял на обед только полчаса, после чего снова отправлялся на работу и трудился до темноты.
С первыми звуками совиной переклички он возвращался домой, до смерти уставший, но улыбающийся; устроившись в просторной кухне на конце стола, девочка училась писать, ее мать расставляла тарелки на столе вокруг букета полевых цветов. Он мылся и причесывался, из его черных волос выпадали былинки, кусочки коры и листики тимьяна.
Он садился поближе к керосиновой лампе и, прокалив иголку на пламени свечи, извлекал занозы, а внимательно наблюдавшая за ним малышка время от времени тихо вскрикивала, как от боли, и, резко притянув к себе большую отцовскую руку, нежно целовала пораненный палец.
За ужином он в очередной раз излагал долго вынашиваемые планы, которые должны были в скором времени обеспечить им безбедное существование, особенно дочке; в такие минуты начинало казаться, будто на столе заводят хоровод золотые монеты. Поужинав, он усаживался у огня: крошка Манон сидела рядом на подушке, обхватив руками ноги отца и опершись кудрявой головкой о его колено, а он исполнял на губной гармошке старинные крестьянские песни или древние провансальские рождественские песнопения. Иногда звучало великолепное сопрано Эме, муж подыгрывал ей в терцию
[22] на губной гармошке, а из соснового бора при свете луны им отвечали на своих флейтах совы.
В течение первых недель чрезмерная усталость мужа беспокоила Эме, да и сам он какое-то время боялся, что не выдержит такого напряжения. Но вскоре почувствовал: силы день ото дня растут и воздух холмов превращает его в другого человека…
Впервые в жизни он получал от жизни огромное удовольствие: его мать родилась на этой уединенно стоящей ферме, в молодости она сбивала миндаль с этих деревьев, расстилала холсты под этими оливковыми деревьями, посаженными ее предками за два или три века до ее рождения… Он любил эти сосновые леса, эти кусты колючего можжевельника, эти терпентинные деревья, любил утренний голос кукушки, полуденный полет ястреба и совиные переклички по вечерам, и, возделывая мотыгой свою землю под небом, по которому неутомимо сновали ласточки, он думал про себя, что ни одной из этих живых тварей не ведомо, что он горбун.
* * *
Каждый второй или третий день, возвращаясь из своих браконьерских походов, Уголен заворачивал в Розмарины. И никогда не приходил с пустыми руками: то куропатку принесет, то двух-трех певчих дроздов, то пучок пебрдая, набранного в Эскаупрес; иногда, разрядив ружье, положив его на траву и усевшись под оливковым деревом, он ставил на землю маленькую наковальню и под внимательным взглядом господина Жана долго точил лезвие косы, отбивая его молотком.
Недели через две поле было очищено.
Оливы, избавленные от поросли и сухих веток, воспряли, а колючие заросли отступили к подножию склонов.
* * *
Однажды вечером горбун объявил семье о том, что следующий день будет знаменательным, поскольку положит начало непосредственно сельскохозяйственным работам – предварительной вспашке земли, за которой последует посадка культур.
На другой день чуть свет они с женой молча завтракали на кухне, когда вдруг наверху лестницы появилась Манон, заспанная, но улыбавшаяся: она бесшумно оделась, чтобы присутствовать на обряде.
– Работа, за которую я примусь сегодня, будет долгой и тяжелой, – с серьезным видом заговорил горбун, обращаясь к своим домашним. – И продолжится несколько месяцев. Однако нам нет нужды возделывать сразу всю нашу землю. Ограничимся площадью в триста квадратных метров для огорода и в шестьсот-семьсот для луга, предназначенного для разведения кроликов. Уголен говорит, что можно вспахивать надлежащим образом примерно сорок квадратных метров в день.
– Похоже на задачу по математике! – заметила Манон. – Но в квадратных метрах я не разбираюсь.
– Я тебе покажу, что это такое, на месте, ты все моментально поймешь! У меня уйдет дней десять на подготовку почвы огорода к севу и примерно три недели на подготовку луга. Потом в моем распоряжении будет вся зима, чтобы обработать поле, где я собираюсь выращивать тыкву и кукурузу. Думаю, это вполне разумный и осуществимый план, если только Провидение по-прежнему будет дарить меня здоровьем, как это было до сих пор. Пошли!
