– Наконец-то и настоящий крестьянин это признаёт! – обрадовался горбун. – Ну, раз вы способны понять, я вам подарю несколько семечек: пока у меня только эти четыре, но через полгода проблема будет не в том, чтобы раздобыть семечки, а в том, чтобы остановить их размножение!
– Ну если вы не в состоянии остановить ни кроликов, ни тыквы, то я себя спрашиваю: куда мы идем?
– К богатству! – воскликнул горбун. – И знайте: в благодарность за вашу искреннюю доброту я поведу вас к нему, взяв вас за руку.
– Он этого заслуживает, – поддакнула Эме и наполнила два больших стакана белым вином.
– Кстати, – сказал Уголен, – вы меня спрашивали насчет поля булочника, но я с ним не говорил.
– Почему?
– Потому что вчера в клубе речь шла о вас. Они знают, кто вы…
– А откуда?
– Не знаю… В деревнях наблюдают, обсуждают… Один из наших стариков поведал про рукопашный бой на свадьбе вашей матери…
– Мой отец несколько раз рассказывал мне об этом, – признался горбун, – но всегда со смехом.
– А вот им было не до смеха. То, что первая местная красавица вышла за парня из Креспена, до сих пор считается у них предательством.
– Как это низко! – презрительно отозвалась Эме.
– Такое нелепое злопамятство доказывает, что она была тысячу раз права, уехав подальше от этого скопища полоумных грубиянов, с которыми я никогда не собирался общаться, о чем я вам уже говорил, – промолвил горбун.
Эме побледнела от возмущения.
– Мой муж оказал им очень большую честь, поселившись здесь. Так им и передайте.
– Что поделаешь, они таковы… Заметьте, кстати, они не станут вам вредить… Если вы сами им ничего не скажете, они оставят вас в покое, а вот что касается поля, попробую взять его в аренду, якобы для себя, а на самом деле для вас… К тому же я вот что еще подумал. Ходить в Руисатель за покупками далеко. Я могу оказать вам услугу: у меня есть Делия, она трижды в неделю убирает у меня и ведет домашнее хозяйство… Вы просто дадите мне список, и она принесет вам все, что пожелаете!
– Дорогой сосед, я в очередной раз принимаю ваше щедрое предложение, потому что в данный момент нам нужно обустроиться на новом месте и ни на что другое времени не остается. Кстати, будьте уверены, настанет час и я докажу вам свою благодарность не только на словах.
Уголен со всех ног бросился в деревню. Лу-Папе как раз заканчивал партию в петанк на эспланаде. Опершись левой рукой о палку, он долго раздумывал, а потом так искусно подбросил шар, что тот под бурные возгласы присутствующих попал в цель, и это дало его команде пятнадцатое, победное очко.
Пока они были не одни, Уголен не вымолвил ни слова. Он отправился с игроками выпить аперитив, на что ушел целый час; и хотя он в самом начале подмигнул Лу-Папе, тот не счел нужным слишком быстро покидать общество. Потом они вдвоем не спеша поднялись к дому Субейранов, беседуя о том о сем, а войдя, закрыли дверь и, только уверившись, что глухонемая старуха занята – натирает сыр к супу, сели за стол, на котором стояла бутылка вина.
– Ну, что нового? – раскурив трубку, наконец-то поинтересовался Лу-Папе.
– Кое-что есть. И хорошее и плохое. Во-первых, его обширные планы – это разведение кроликов на открытом воздухе в загоне, огороженном сеткой.
– Прекрасно. И на эту тему у него есть книга?
– Да, он мне ее показал. Там полным-полно цифр. Доказывается, будто бы всего с пары кроликов можно через полгода получить больше тысячи потомства. А если дать им волю, не избежать катастрофы. Именно так они сожрали Австралию.
– Я в курсе, – отвечал Лу-Папе, – я об этом читал, только не в книге, а в газете… С пером в руке, пожалуй, очень просто производить умножения и разводить кроликов. Однажды я даже видел в Ла-Валентин, как фокусник вытащил четверых из шапокляка.
– Он сказал, что разводить их будет, но не больше ста пятидесяти в месяц.
– Фу-ты ну-ты! – ухмыльнулся Лу-Папе.
– А кормить он их будет какой-то китайской тыквой, у которой кожура твердая, как кора. Будто бы она растет быстрее, чем змея выползает из норы, и каждое растение дает не меньше ста килограммов плодов, но ему достаточно и пятидесяти.
– Куренок, ты, случаем, не преувеличиваешь?
– Да нет же, я просто повторяю то, что услышал от него.
– А может быть, он издевался над тобой?
– Были моменты, когда я тоже задавал себе этот вопрос. Но нет, это вполне серьезно, он сам в это верит. Сегодня утром ему снова доставили кучу всего – проволочную сетку, столбы и цемент. А возчик мне сказал, что это еще не конец!
– Что же, все это мне очень нравится. Господь сделал его именно таким, какой он нам и нужен. Через полгода от него и следа не останется.
– Тут ты ошибаешься. Я тебе говорил… есть и хорошее, и плохое, планы свои он определил на три года. Он сказал жене: «Мы обречены не позднее чем через три года преуспеть, не то нам придется вернуться обратно в город…». Именно так он и сказал.
– То, что он говорит, и то, что из этого выйдет, отнюдь не одно и то же.
– То, что он говорит, и то, что из этого выйдет, отнюдь не одно и то же.
– Может быть, это доказательство того, что у него есть деньги. Сам знаешь: он продал дом в Креспене и луга в Жеменос. Сам знаешь: он получил наследство.
– Куренок, деньги от наследства – ненадежные. Они, как песок, просачиваются сквозь пальцы… Он уже стал покупать цемент! Идеи плюс цемент способны далеко завести… Не пройдет и полгода, как он начнет головой об стену биться… Предложим ему шесть тысяч, и он уберется отсюда… А пока он здесь, позабавимся, глядя, как он будет метаться среди своих тыкв, это поможет нам дождаться…
– Папе, я хочу, чтобы ты взглянул на него, а потом все мне объяснил, потому что, бывает, я уже ничего не понимаю!
– Я тебе сказал: нет! Но все-таки, любопытства ради, я устрою себе в сосняке укрытие, из которого можно будет понаблюдать за ним издалека… Ради собственного удовольствия.
Тут открылась дверь, и глухонемая сделала Лу-Папе несколько загадочных знаков. Он кивнул головой.
– Она говорит, что ужин готов.
Старуха слегка помахивала раскрытыми ладонями.
– Это томленные в чугунке птички, – перевел Лу-Папе.
– Понятно, – сказал Уголен, – я уже учуял аппетитный запах.
* * *
В то же самое время, сидя за столом под свисающей с потолка керосиновой лампой, горбун важно рассуждал:
– Наши суждения всегда поспешны, и души людские разъединены до тех пор, пока любовь не сблизит их. Я ошибся насчет этого человека. Знаешь, в первый день, когда он помог мне перенести в дом мебель, я приписал его благожелательность чисто деревенскому любопытству, мне померещилась в его улыбке своего рода враждебность. Mea culpa!
[20] Он дал нам бесценную воду из своего колодца, хотя мы ни о чем не просили. Сегодня догадался доставить нам черепицы, что избавило меня от необходимости совершать долгую и дорогостоящую поездку в Обань. Да, этот изнуренный непосильным трудом человек, чьи поля ухожены, несмотря на явную скудость почвы, этот человек пришел предложить свою помощь соседу, с которым не знаком. И даже то, что он сказал нам по поводу тех полоумных деревенских грубиянов, является доказательством его симпатии к нам и его врожденной чуткости: он отказывается быть заодно с этими тупоумными животными. Впрочем, живет он одиноко, его ферма такая же уединенная, как и наша, и мне кажется, он почти не общается с деревенскими!
