– Э-э, Филоксен, ты уверен, что это был ты? – пошутил столяр.
Англад как ни в чем не бывало продолжал:
– Они говорили, что во всем, что раньше случалось, виноваты только они. А мы говорили, что вина наша. В конце концов сошлись на том, что и мы и они вели себя одинаково глупо и что теперь все пойдет как нельзя лучше. Нас посадили парами – парень оттуда рядом с девушкой отсюда, и наоборот… На площади начался пир горой за счет Камуэна-Толстяка, отца невесты. Столы ломились: шесть огромных окороков, не меньше тридцати бараньих ног и пятьдесят отменных кур, начиненных пебрдаем
[15] и зажаренных на углях из сухих виноградных лоз…
При упоминании о пиршестве верзила Эльясен стал облизываться, ноздри у него затрепетали, а черные глазенки широко раскрылись, он слушал затаив дыхание.
– «Те, из Креспена» сочли своим долгом поставить на свадьбу две бочки вина собственного производства, каждая по 125 литров. Смотреться-то оно смотрелось, но, увы, было такое легкое, что ты его пил, как воду, – продолжал свой рассказ Англад. – Тут старый Медерик, у которого с головой не все было в порядке, поинтересовался у них – вполне мило и даже вежливо, – как они умудряются изготавливать такое дрянное вино с таким приятным вкусом.
Тогда одна женщина из Креспена не удержалась и брякнула в ответ, что, увидев наших жареных кур, она решила, что это скворцы… Затем каждому захотелось пройтись насчет другого, так колкость за колкостью кончилось тем, что кое-кто из парней с обеих сторон, взобравшись на стол, дал волю кулакам, стол обрушился, и, словно пожар на сеновале, вспыхнул бой…
– Я влез на акацию вместе с Казимиром… Нам было все видно, – подтвердил Филоксен.
– Знатно повеселились, ничего не скажешь. Женщины царапались, а парни катались по земле, нещадно колотя друг друга, крик стоял неописуемый, и ни один не промахнулся, метя в задницу противника, – вспомнил Казимир.
– А оба кюре пытались разнять дерущихся, да что там, лучше бы не вмешивались! – продолжал рассказывать Англад. – Один «из Креспена» уложил нашего кюре на месте ударом окорока по тонзуре, а их кюре был сбит с ног запущенным стулом, так что голова у него застряла между перекладинами и он никак не мог высвободить ее. Я чуть ли не задушил одного из них, высокого такого, одноглазого, кудрявого… Отпускаю его и приговариваю: «Теперь все понял, а? Вон отсюда, дикарь!» А он перевел дух, да вдруг как заедет мне башмаком прямо в брюхо, отчего белое вино у меня пошло в обратном направлении, слезы ливанули из глаз, и я больше ничего не видел. Я побыстрее спрятался за акацией, откашлялся, отплевался, вытер слезы, а последнее, что я видел, – это повозка папаши Камуэна, на всех парах увозившая новобрачных. С этого дня «те, из Креспена» стали вести себя намного хуже прежнего, дальше некуда, а Флоретта, говорят, за короткое время стала в тысячу раз более «из Креспена», чем все тамошние!
– У нее с самого начала был такой характер, вряд ли он стал хуже! – бросил Лу-Папе.
– Я уже послал ей официальное письмо с уведомлением о смерти брата. Но она получит его только завтра утром. Если она еще не померла, то, может быть, приедет сюда по делам наследства… – объявил Филоксен.
– Да, она ведь наследница! – проговорил булочник.
Уголен посмотрел на дядюшку, который состроил какую-то презрительную гримасу.
– Да что там наследовать, – махнул рукой Лу-Папе.
– Я так не думаю, – возразил Англад. – Это только кажется, что Розмарины ничего не стоят, потому что Пико-Буфиго никогда там ничего не делал. Но дом, наверное, еще совсем не плох. Кое-что починить, покрасить, и живи себе. К тому же там штук пятьдесят оливковых деревьев, старых, растущих еще с довоенных времен, я имею в виду войну семидесятого года…
– Да они какие-то все больные… – заметил Уголен. – Их кончина не за горами…
– Если взяться за них как следует с киркой в руках, еще можно спасти…
– Да, только браться придется срочно, а кирку выбирать побольше…
– В придачу штук тридцать миндальных деревьев, – продолжал Англад, – и два гектара хорошей земли. К тому же участок ровный, на дне ложбины.
– Это верно, но дело в том, что дождь обходит это место стороной! – возразил булочник. – У нас есть небольшое поле там, наверху, чуть выше Розмаринов. Мы никогда его не возделывали по этой причине… Там слышно и видно, как надвигается гроза… Но стоит тучам наткнуться на пик Святого Духа, как он рассекает их надвое, и дождь проносится мимо ложбины, обрушиваясь только на склоны, в ложбину попадает не больше двух-трех капель…
– Вполне возможно, – согласился Англад, – но может быть, вы не знаете об этом, на земле Пико-Буфиго есть ключ…
Уголен три раза подряд сморгнул.
– Был маленький ключ, – поправил его Лу-Папе.
– Я его видел, – продолжал Англад. – Это был очень хороший ключ, из него вытекал ручеек шириной с человеческую руку.
– И я его видел, когда мальчишкой ходил на охоту с отцом. Он мне показался настоящим ручьем! – вмешался в разговор Памфилий.
– Ты наверняка сам был очень маленьким, к тому же видел его после грозы. Я тоже пил из него лет, поди, сорок назад. Струя была с мизинец. Но с тех пор он пропал, – настаивал на своем Лу-Папе.
– Ты считаешь, что такой ключ может высохнуть?
– Я сегодня утром взглянул на него, – ответил Лу-Папе, – там сухо, как в пустыне… Дело в том, что этот бездельник Пико-Буфиго за ним не ухаживал, ключ засорился, и вода пробила себе другой путь вниз: нырнула, и поди узнай, как глубоко?
– А что, если вырыть колодец? – предложил Казимир.
– Только зря время потратишь! – отрезал Лу-Папе. – Вода, наверно, поднималась из глубины. А когда ключ засорился, так что воде было уже не пробиться, она нашла себе другой путь. Может, метров на тридцать ниже, может, на все сто. Я хорошо знаю, какой нрав у ключей. Как у красивых девушек. Перестань за ними ухаживать – только ты их и видел!
– Однако, – возразил булочник, – в прошлом году, проходя по склону под скалой, я видел на этом месте смоковницу. Значит, где-то поблизости есть вода!
– Значит, что когда-то была вода, – поправил его Лу-Папе. – Коли смоковница выросла, ей ничего не нужно. А той уж лет сто, не меньше!
– Но раз на ней побеги… – начал Филоксен.
Лу-Папе решительно перебил его:
– Когда ты говоришь о спиртных напитках, я тебя слушаю. Но ключи – не твоя специальность. Анисовка не течет из ключа. Я утверждаю: этого ключа никто больше не увидит. Я утверждаю: этим оливковым деревьям скоро придет конец, вся эта земля заросла пыреем, и из того немногого, что на ней удастся вырастить, кролики, барсуки и саранча не оставят ровным счетом ничего. Пришлось бы перекапывать почву на глубину не меньше восьмидесяти сантиметров, ставить забор из железной проволоки за пятнадцать тысяч франков, и все только для того, чтобы собрать четыре помидора, тридцать картофелин и килограммов пятьдесят турецкого гороха, а чтобы доставить их на рынок, пришлось бы еще и заново проложить дорогу в два километра.
