Это не значит, что работа Фуко не имеет никакой важности. С точки зрения практики он обладает необычайным даром разоблачать лишь кажущиеся очевидными исторические единства, на поверку оказывающиеся ложными. В своей классической «Истории безумия» Фуко прекрасно показывает, что не существует никакого единого объекта, называемого «безумием», и поэтому «мы наверняка совершили бы ошибку, если бы самой сущности безумия, его потаенному содержанию, его безмолвной и замкнутой на себе истине стали бы задавать вопросы…» (204). Он полагает, что человеческие дискурсы конституируют свои объекты, а не говорят о них как о заранее данных предметах. И действительно, невозможно отрицать, что философия производится и развивается посредством философского дискурса, что общества могут быть перестроены с опорой на идеи социологов или что пациентам психоаналитиков часто снятся фрейдистские либо лаканианские сны. Проблема состоит в том, что Фуко представляет, будто вся работа делается с человеческой стороны границы, если исходить из присущей объектам «нетождественности во времени», их «внутренней прерывности, которая разрушает их неизменность» (205).
Фуко даже утверждает, что разделение на глагол и существительное есть артефакт «классической грамматики», и здесь нам стоит помнить, что для французских философов 1960-х годов прилагательное «классический» всегда считалось одним из самых убийственных (206). В случае таких дисциплин, как медицина, экономика или грамматика, Фуко не считает их единство состоящим из «переполненной <…> сжатой, непрерывной, географически четко очерченной области объектов» (207). Ибо «дискурс — это нечто совершенно иное, нежели та среда, где, как на простой поверхности для записи, складываются и наслаиваются друг на друга установленные заранее объекты» (208). Говоря о словах, Фуко не просто настаивает на том, что он отступает в область анализа языка вместо анализа мира. Ведь, как замечает он сам, «в анализе, которым я занимаюсь, слова отсутствуют столь же преднамеренно, как и сами вещи…» (209) И действительно, «события» Фуко шире слов, хотя, конечно, не шире той сети отношений, в которой они всегда происходят. Как довольно поэтично говорит об этом он сам: «…объект не пребывает в ожидании приказа, который его освободит и позволит воплотиться в видимую и болтливую объективность… Он существует при позитивных условиях, формируемых сложным пучком связей» (210). И еще раз: «…не объекты остаются неизменными, и не область, которую они формируют <…> неизменным остается установление отношений между поверхностями, где они могут появляться, где они могут разграничиваться, где они могут анализироваться и уточняться» (211).
Все это внимание к отношениям, к сетям, к событиям, относительно которых единые объекты могут быть лишь производными, может сделать Фуко немного похожим на акторно-сетевого теоретика, занятого проектом того же «надрывающего» типа, что и АСТ. Но, как было указано выше, АСТ превосходит Фуко в одном существенном отношении. Латур начинает с «плоской онтологии», стирающей разделение на субъект и объект как навязчивую идею нововременной философии. Именно это делает из Латура ненововременного (non-modern) мыслителя, если использовать весьма полезный термин, придуманный им самим. Задним числом то же самое можно сказать и про Альфреда Норта Уайтхеда, который также упорно отказывался считать человеческое восприятие дерева чем-то по своему типу радикально отличающимся от взаимодействия с этим деревом ветра. В случае Фуко объект получается ослабленным до такой степени, что мы склонны утверждать его полное исчезновение, а всю остальную работу выполнят «дискурсивные формации». Однако данное утверждение не представляется нам существенным; если фукольдианцев оно разозлит, то в данный момент мы можем от него отказаться. Более важно в данный момент то, что его онтология не является плоской, поэтому он скорее глубоко модерный мыслитель (пусть и под видом «постмодерниста»), нежели ненововременной. Его мысль не выказывает никакого уважения объектам, в особенности неодушевленным.
А поскольку роль неодушевленных объектов в философии продолжает расти, то мы можем ожидать, что в какой-то момент Латур заменит Фуко в роли стандартной ссылки в гуманитарных и социальных науках. Под стандартной ссылкой я понимаю того, на кого регулярно ссылаются, даже ни разу его не прочитав.
глава 6 Различные подходы к объектно- ориентированной онтологии
В конце 1990-х годов я, чтобы дать какое-то определение своей собственной работе, ввел в обращение причудливый термин «объектно-ориентированная философия», впервые прочитав лекцию под этим названием на конференции в сентябре 1999 года (212). Прошло около десяти лет, прежде чем кто-то еще встал под это знамя, начав похожим образом относиться и к тому, чем занимается сам. Летом 2009 года Леви Брайант начал использовать фразу «объектно-ориентированная онтология» (ООО) в качестве широкого зонтичного термина, охватывающего различные формы объектной мысли с самостоятельными, отличающимися от того, что делаю я, чертами. Первое время к ООО относились только Брайант, Иен Богост и я; на следующий год к нам присоединился Тимоти Мортон, выдающийся автор, пишущий на экологические темы, поначалу он был ООО-скептиком (213). Так возникла исходная ключевая группа последователей объектноориентированной онтологии, часто упоминаемая вместе всякий раз, когда в разных интеллектуальных полях заходит речь об ООО. В этой главе я кратко представлю мысль Богоста, Брайанта и Мортона, а также дам сжатое изложение взглядов двух важных людей со стороны, пришедших к сходным взглядам совершенно независимо от ключевых ООО-авторов: Джейн Беннетт в Соединенных Штатах и Тристана Гарсии во Франции. Также мы поговорим о некоторых важных фигурах, отвечающих за импорт идей ООО в архитектуру: нефилософскую область, где в данный момент она, пожалуй, имеет наибольшее влияние.
Иен Богост
Богост (род. 1976) — почетный профессор факультета медиаисследований Колледжа гуманитарных наук Ивана Аллена в Технологическом институте Джорджии. Он выдающийся дизайнер видеоигр и критик, а также регулярный автор колонок в The Atlantic. К его наиболее важным, связанным с ООО книгам относятся «Единичные операции», «Убеждающие игры», «Чужая феноменология» и самая последняя — «Играй чем угодно». Письмо Богоста, притязающее на утонченность, говорит о его солидной литературоведческой подготовке. Он также известен своим убийственным остроумием, в чем можно убедиться на примерах придуманной им для Facebook игры Cow Clicker (безжалостной пародии на популярный Farmville), а также его широко популярного и невероятно смешного Twitter-аккаунта @ibogost. В своей дебютной книге «Единичные операции» Богост задействует термин «единица» в том же самом ключе, в каком в моей работе используется «объект», а у Лейбница — «монада». Во влиятельной книге «Убеждающие игры» Богост фокусируется на понятии «процедурной риторики» в манере, близкой по духу общему интересу к риторике со стороны ООО. Подзаголовок «Чужой феноменологии», «Каково быть вещью?», указывает на еще один ключевой интерес ООО: нечеловеческие сущности подлежат философскому рассмотрению наравне с человеческими.
Поскольку все эти книги уже были предметом довольно широкого обсуждения, мои короткие замечания будут посвящены его новой работе «Играй чем угодно».
