20 апреля
Англия и Франция держали в своих руках судьбу всего мира, и в первую очередь европейской цивилизации. Как же мы навредили друг другу!
21 апреля
Они желают знать, чего я хочу? Я прошу о своей свободе, или о палаче! Передайте вашему принцу-регенту, что я больше не прошу сообщать мне о моем сыне после того, как они варварски оставили мой первый вопрос без ответа.
Все равно тяжело оказаться без денег; я мог бы обеспечить себе у Евгения ежегодный кредит в сумме 7000 или 8000 наполеондоров. Вряд ли он отказал бы мне. Он получил от меня более сорока миллионов, и его отказ поставил бы пятно на его репутации; а это весьма сомнительно.
26 апреля
Да, после всего сказанного и сделанного, обстоятельства возможно, могли привести меня к принятию ислама, и как имела обыкновение говорить наша несравненная королева Франции: «Как Вы могли такое сделать!» Но мне пришлось бы слишком изменить себя, и стать по меньшей мере Евфратом. Смена религии, непростительная ради личной выгоды, вполне возможна, когда приносит огромные политические плоды. Генрих IV справедливо заметил: «Париж стоит мессы». Задумайтесь, – Восточная империя и, возможно господство над всей Азией, – вопрос тюрбана и пары мешковатых брюк; и ведь это действительно могло принести результат.
Константинополь сам по себе – Империя. Тот, кто обладает им, может управлять целым миром
[426].
28 апреля
Если бы я не выиграл Аустерлиц, то имел бы всю Пруссию за своей спиной. Если бы я не одержал победу при Йене, Австрия и Испания восстали бы позади меня. Если бы я не преуспел в Ваграме, в мало чего решавшей битве, мне пришлось бы опасаться, что Россия меня оставит, что Пруссия восстанет, а англичане были уже под Антверпеном. После Ваграма я сделал большую ошибку, не растоптав Австрию окончательно. У нее оставалось еще слишком много сил, чтобы мы чувствовали себя в безопасности; в конечном счете, она и погубила нас. Австрия вошла в мою семью; и все же этот брак был для меня фатален. Я ступил в пропасть, укрытую цветами.
29 апреля
Мой дорогой друг, Вы и я, стоя на этом месте, находимся уже в следующем мире; мы разговариваем на Елисейских полях.
1 мая
Об историках
Они могут меня изменить, или поделить, или подавить, но в конце концов им будет трудно заставить меня исчезнуть совсем. Французский историк не сможет совсем обойти стороной историю Империи
[427]. И если у него есть сердце, ему придется вернуть хоть что-то мое собственное. Я остановил водоворот анархии и распутал хаос. Я очистил революцию, поднял головы людям и усилил монархию. Я стимулировал каждый порыв, вознаграждал каждую заслугу, далеко подвинул границы славы! Все, в чем нашлось хоть сколько-нибудь количества!
10 мая
Весьма примечательно, что революция внезапно произвела на свет столь много великих генералов. Пишегрю, Клебер, Массена, Марсо, Дезе, Гош, – и почти все они вышли из низов. Но на этом силы природы, кажется, закончились, с тех пор она не произвела ничего выдающегося.
16 мая
Да, мой дорогой друг, обстановка накалена и я рассердился! Они послали мне не просто тюремщика, Гудсон Лоу станет моим палачом! Я нашел его сущим головорезом, в его взгляде не чувствуется искренности, вся внешность его отвратительна! Мы выглядели подобно двум таранам, собравшимся пробить друг друга. И мои эмоции, должно быть, были весьма сильны, поскольку я чувствовал подергивание левой икры. Для меня это серьезный признак, такого давно уже не случалось.
(Гудсону Лоу)
Вы говорите, сэр, что ваши инструкции еще более ужасны, чем адмиральские. Они собираются убить меня мечом или ядом? Я ждал нечто подобного от вашего министра; вот я, режьте свою жертву! Я не знаю, как вы сможете применить яд; но что касается меча, вы уже нашли путь. Я предупреждаю вас, что, если вы будете, как угрожали, влезать в мою частную жизнь, бравый 53-ий встанет на мою защиту. Изучая ваш послужной список, я льстил себе, что увижу армейского офицера, побывавшего на Континенте и засвидетельствовавшего свое мужество, который будет вести себя со мной уместным образом; я сделал большую ошибку. Ваш народ, ваше правительство, лично Вы предвзято судите меня; Вы покрываете свое имя позором и ваши дети будут стыдиться носить его. Где границы того варварства, с которым Вы приглашали меня несколько дней к Вашему столу, назвав генералом Бонапарте и сделав из меня посмешище и развлечение для ваших гостей? Вы сами определили себе границы учтивости, назначив мне звание? Я – не генерал Бонапарте для вас, сэр. Вы не имеете права, как и любой человек на земле, отнимать у меня мои собственные заслуги и титулы!
Они убьют меня здесь, мой дорогой друг, это совершенно точно!
[428]
19 мая
Когда спят вместе, нелегко потерять контакт; а иначе люди быстро расходятся. Так случилось, что пока мы были вместе, ни одна моя мысль, ни одно действие не прошло мимо Жозефины
[429]; она строила догадки, захватывала, запоминала нити всех событий, что иногда весьма плохо отражалось на мне и на делах. Ссора в Булонском лагере положила конец этому.
Жозефина всегда думала о будущем и тревожилась своим бесплодием. Она совершенно понимала, что никакой брак не будет полон без детей; и потому не выходила замуж несмотря на то, что могла получить любого мужчину. Поскольку дела начали процветать, ее беспокойство усилилось; она часто обращалась к медицине, и притворялась, что успех
[430] близок. Жозефина обладала чрезмерной расточительностью и сумбурностью креолок. Ее счета всегда были в беспорядке; она постоянно была в долгах; и мы всегда сильно ссорились, когда наступал момент погашения этих долгов. Даже на Эльбу счета Жозефины приходили ко мне со всех частей Италии.
