– Лена-ачка, я с ума сошел, я обожаю вас…
Господи, он был на четыре года моложе, чужой мальчик из чужой страны, почему же так перехватывало дыхание, так ломило все тело в его обжигающих руках. Они молча лежали на холодном ночном песке, обнявшись через полотенце, его рубашка отсырела, песок запутался в волосах, а ей было мягко и тепло в своем коконе, и ничего не оставалось, как принять его к себе, в себя, слиться в одну общую радость и любовь.
Еще три бесконечно долгих и невозможно коротких дня подарила им в том году насмешница судьба. Наверное, коллеги замечали, ей было наплевать, тысячу раз наплевать на всех и вся. Он умолял остаться в Болгарии – можно бросить бездарную комсомольскую работу, поселиться в пригороде, по вечерам гулять у моря, не расставаться, любить друг друга. У него диплом агронома, пусть и без рабочего стажа, но еще можно успеть, можно все успеть, главное не расставаться…
Через месяц после возвращения в Ленинград стало окончательно ясно, что она беременна. Без тошноты и прочих незабываемых страданий, только грудь похорошела и хотелось беспрерывно сладко спать, и спать, и спать. Не только душа, но и тело безоговорочно принимало их любовь, жаждало его присутствия и участия. Боже мой, боже мой!
Аборт удалось благополучно скрыть от всех родных и знакомых, благо папа с Гулей сидели на даче, а Витя принимал экзамены. Она даже смогла договориться об обезболивании, неком веселящем газе, за который немалая сумма легла в карман гинекологу. Но он мало помог, этот хваленый газ, Лена прекрасно чувствовала, как убивают и по кускам вынимают из ее тела ненаглядного, прекрасного, как Аполлон, мальчика, единственного желанного сына, гордость и утешение в старости.
Почти через год они встретились в Москве, Стоян правдами и неправдами пробил командировку. Он показался еще прекраснее и еще моложе, заморский принц в сером зимнем городе. Молча погуляли по неуютным, плохо очищенным от снега улицам, прилежно обошли Третьяковскую галерею, посидели в пирожковой. А что еще? Ехать в отель, где разместились по трое в комнате комсомольские товарищи? Целоваться в подъезде? Дома ждала правильная жизнь, квартира и дача, толстая Гуля, муж, папа, новая роль в театре.
В следующий раз театр приехал на гастроли в Софию еще через шесть лет. Стоян ждал за кулисами с букетом роз, он возмужал, пополнел, перешел на работу в горком партии. Про жену не стал рассказывать, но с гордостью показал фотографию красивого темноглазого мальчика. Елена всю ночь проплакала в отеле, благо на этот раз жила в отдельной комнате. Виктор в бархатном пиджачке в окружении восторженных аспиранток, некрасивая сердитая Гуля, театральные интриги и сплетни – зачем, для кого она отказалась от незабываемой, безвозвратно ушедшей радости?
Господи, можно ли быть такой дурой! Театр – ее профессия и главное дело жизни. Театр, прекрасный дом, внимательный, но не назойливый муж, умная серьезная дочь. Нашла, чем разбрасываться! Теперь лицо опухнет от бессонницы, никаким гримом не спасешься. Две таблетки валерьянки и спать, спать, спать.
Далекие годы. Гуля
Многие люди уверяют, что помнят себя с раннего детства, буквально с младенчества. Врут, наверное. Гуля не помнила ничего – ни себя, ни нянек, которые, по словам мамы, беспрерывно менялись, ни любимых игрушек. Она вообще не любила игрушки, зато рано научилась читать и к первому классу успела освоить не только глуповатые стихи Агнии Барто и смешные сказки Чуковского, но и настоящую толстую книгу «Приключения Буратино». Благо, у нее была своя комната, никто не мешал. Собственно, ей никогда никто не мешал, родители бо́льшую часть времени отсутствовали, потому что у них была важная работа. Многие ребята из класса покоя не знали от мам и бабушек с их заботами и обедами, а Гуля спокойно гуляла одна во дворе и ела любую еду из холодильника. Правда, по выходным часто приходили гости, но мама считала, что ребенку ни к чему толкаться среди взрослых. Да Гуля и сама не стремилась, все взрослые как один при виде ее лицемерно улыбались и повторяли: «Да-а, удивительно, как непохожа на маму!» Но Гуля прекрасно знала, что и на красавца папочку она не слишком похожа, а исключительно на толстую бабушку Марфу из Колпина. Самое смешное, что Гуля с Марфой почти никогда не виделись. Мама в Колпино вовсе не ездила, а папа после безобразного скандала, учиненного Гулей в конце первого класса, старался ее не брать. Главное, скандал получился на пустом месте. Они с папой уже собрались на вокзал, Гуля послушно напялила ненавистную пуховую шапку с помпонами, и тут мама заявила:
– И чтобы никаких сладостей! Не вздумайте покупать мороженое на станции.
Это было страшно несправедливо, потому что ей и в школе не разрешали ничего покупать, ни вожделенные пирожки с повидлом, ни рассыпчатые коржики. Всем ребятам разрешали, все лопали пирожки, облизывая липкие от повидла руки, а Гуля стояла и умирала от зависти. Коржики стоили восемь копеек, а пирожки всего пять, и однажды она набралась решимости и попросила пять копеек у Вовки Бондаренко. Вовка не был жмотом, пирожок оказался еще вкуснее, чем она думала, поэтому через два дня Гуля опять попросила пять копеек, а потом даже восемь – очень хотелось попробовать и коржик. Дальше лучше не вспоминать! Ни как пришла Вовкина мама, ни как ее мама охнула, а папа прямо при всех шлепнул по попе.
– Гуля, – кричала мама, – разве мне жалко пять копеек! Но ведь пирожки вредные, ты и так толстая. Пообещай, что больше не будешь.
Да, она пообещала и больше не ела пирожки, брала из дому два куска хлеба с колбасой, а после школы заедала покупные котлеты кусковым сахаром из вазочки в буфете. Сахару всегда было много, никто не замечал и не ругался. Но даже в выходные не купить мороженое?! Она еще надеялась по дороге уговорить папу, но, когда они окончательно миновали мороженщицу с ее сказочным ящиком, Гуля неожиданно для себя принялась страшно орать. И всю дорогу орала, и когда приехали в Колпино, и когда бабушка Марфа попыталась ее обнять. От злости и обиды она даже оттолкнула бабушку, чего, конечно, не следовало делать, но и бабушка тоже хороша, раскричалась на весь дом: «Какая мать, такая и дочь!»
И мама ее еще защищала!
Учиться в первом классе районной школы оказалось легко и скучно, в музыкальную школу сначала совсем не приняли, потом папа договорился, что она начнет кандидатом, и Гуля сразу выучила названия нот на бумаге и на клавиатуре старинного бабушкиного пианино. Пианино специально поставили в Гулиной комнате, и на стене повесили бабушкин портрет, очень красивый маленький портрет в овальной рамке, где юная Ариадна в длинном до полу платье и косынке медсестры ласково смотрела на свою незнакомую внучку. Но дальше ничего не получилось – ни петь в хоре, ни писать диктанты на слух, Гуля совершенно не понимала, как вообще можно писать, не глядя на клавиши. К счастью, родители вскоре забрали ее из музыкальной школы и перевели в знаменитую 157-ю, где как раз ввели изучение английского языка со второго класса. Поистине, замечательную школу при Академии наук – литературный клуб, уроки-диспуты, уроки-семинары, кружок «Кругозор», КИД
[3]. Правда, приходилось ездить на автобусе, но зато появилась большая степень свободы, потому что ей теперь давали деньги на проезд, при разумной экономии и хитрости удавалось скопить не только на пирожки, но и на шоколадки. Самое замечательное, что именно в этой школе, которая когда-то называлась гимназия Принцессы Евгении Ольденбургской, бабушка Ариадна Павловна училась еще до революции! И оттуда после смерти родителей, перешла в Смольный институт. Дедушка Сергей до сих пор вспоминает, как впервые увидел милую застенчивую Ариадну среди других девиц Смольного.
