Только зимой Чудиновы узнали, что в прошедшем августе, ровно через месяц после их отъезда из Саратова, в области прошли массовые аресты работников райкомов и руководителей предприятий, в том числе директора Саратовского музея Павла Рыкова, лучшего папиного друга. Был также арестован начальник областного здравоохранения, который лично подписал разрешение на ремонт папиной больницы. То есть почти все папины коллеги и партийные соратники. И хотя в Ленинграде, согласно указу наркома Ежова, тоже проводились чистки и аресты, недавно приехавший рядовой член партии доктор Чудинов не проходил ни по одному списку.
Неисповедимы дела твои, Господи.
Школу Лена окончила, как и ожидалось, очень успешно, только с двумя четверками по физике и географии, и, хотя папа пытался намекать на свою любимую медицину, она твердо выбрала филологический факультет университета, еще недавно легендарный ЛИФЛИ – Ленинградский институт философии, истории и литературы. Потому что в жизни не было ничего прекраснее и важнее литературы! Лена обожала читать, к пятнадцати годам проглотила почти всю русскую классику, сначала бредила стихами Пушкина и Лермонтова, повзрослев, прониклась Тютчевым и Блоком. Почему-то ее завораживал Гончаров. Что особенного в «Обыкновенной истории», например? Или в «Обрыве»? Но все время хотелось перечитать, войти, как в комнату, в другую жизнь, представить себя практичной Наденькой Любецкой или Ольгой, так несчастно влюбившейся в нелепого милого Обломова. Да разве только Гончаров! Колдовской образ прекрасной женщины парил над русской литературой – Наташа Ростова, Ася, Лиза Калитина были юны и очаровательны, зато Анна Каренина и Настасья Филлиповна сводили с ума загадочной манящей страстью. Книги были для Лены жизнью, и жизнь открывалась прекрасной новой книгой еще без названия и фамилии автора.
Факультет считался девчоночьим, и это было справедливо, но только не для Лены Чудиновой! Еще в школе за ней бегали почти все мальчишки, а соседи во дворе называли не иначе как красоткой. Хотя, если честно посмотреть, красоткой она не была – слишком высокая, нос крупноват, большой размер ноги – явно не Золушка и не принцесса. Что ж, пусть не принцесса, она сразу станет королевой!
На первом курсе начался и первый роман. Петр Кривицкий! Поэт, романтик, мечтатель, с шевелюрой буйных кудрей и огромными телячьими глазами. Сначала Лене безумно нравилось с ним болтать, гулять вдоль Невы, спорить о Блоке и Лермонтове. Петька считал обоих великих поэтов декадентами и мизантропами, сравнивал с Багрицким, Лена не соглашалась, и приходилось все время целоваться, чтобы окончательно не перессориться. В один прекрасный день они даже решили расписаться, тут же побежали и подали документы в загс! Потом до глубокой ночи обнимались в подъезде, Петька впервые решился расстегнуть пуговицы блузки и коснуться ее груди дрожащей ледяной ладонью. Слава богу, из соседней квартиры вышли люди, Лена побежала домой и, уже лежа в постели, поняла, как все глупо. Разве она любит Кривицкого? Разве она готова отдать за него жизнь, ждать месяцами из походов и боев, утешать в старости и болезни, как говорил папа. Господи, какие еще походы и болезни, что за дурь приходит иногда в голову! Назавтра пошла и забрала заявление, дома никому не рассказала, Петька смертельно обиделся и даже хотел бросить университет. Глупые щенята! Через два года его убили в пехотной атаке под Вязьмой, почти всех мальчиков-однокурсников убили.
Нет, о надвигающейся войне говорили часто. В университете проходили уроки гражданской обороны, были созданы курсы первой медицинской помощи, но Лена будто жила в другом измерении. Они с ребятами создали агитбригаду! Почти театр. И сами писали пьесы, настоящие пьесы с драматическим увлекательным сюжетом, положительными и отрицательными героями и торжеством справедливости в конце. Здесь впервые по-настоящему проявился талант Лены к перевоплощению, она могла вдруг превратиться в старуху, сплясать, как истинная цыганка, разрыдаться и тут же рассмеяться. Подруги советовали перейти в театральный институт или вообще все бросить и рвануть в Москву в Институт кинематографии. Легко сказать – все бросить! Она привыкла жить беззаботно в окружении родительской любви, ей нравился Ленинград, нравилось писать стихи и пьесы, болтать с Петькой, часами бродить по Летнему саду. Родители совершенно не досаждали ненужной опекой, с увлечением занимались строительством дома на участке, выращивали петрушку и собирали грибы буквально за забором будущей дачи. Новых друзей у них не появилось, скорее всего, из-за всеобщей подозрительности и темного тяжелого страха, висевшего в воздухе, но кто верит страхам в семнадцать лет? Даже когда война уже началась, они с ребятами ничего не поняли, клеймили на собраниях предателей и фашистов, не сомневались в скорой победе. В начале июля сорок первого года вся агитбригада записалась добровольцами на фронт.
Лена решила уйти тайком и потом, уже из армии, написать родителям длинное ласковое письмо. В противном случае папа категорически не разрешит, мама примется плакать и падать в обморок, и она не выдержит, останется дома и умрет от позора перед друзьями. Дуреха набитая! Ни разу не задумалась, не могла представить, что больше никогда не увидит маму. Да, ее отец, сибарит и любитель хорошо покушать, страдающий диабетом, подагрой и гипертонией, сумел пережить блокаду, похудел на тридцать килограммов, почернел и усох, но пережил и потом еще много лет прожил на любимой даче, собирая грибы и тихо плача у маминого портрета работы саратовского художника Бенедиктова. Возможно, его спасла служба, круглосуточная служба в переполненном, почти разрушенном от бомбежек медпункте, где одну стену закрыли картонными коробками и завесили домашними простынями, чтобы сохранять хоть какую-то стерильность при перевязках.
А худенькая малоежка мама не дожила даже до первой блокадной зимы и тихо угасла, свернувшись клубочком на Леночкиной кровати. «Умерла от тоски, – говорил папа, не осуждая и не укоряя, – без тебя она не находила смысла жить и бороться». Правда, уже после снятия блокады выяснилось, что осенью сорок первого мама втайне от всех делила свой паек с соседским мальчиком, которого по грустной иронии судьбы звали Филей.
Их сразу разъединили, всех членов агитбригады, и отправили в совершенно разные части – мальчишек в пехоту, а девочек в связистки или санитарки. Лена тоже попала в связистки, под Курском была тяжело ранена в плечо и спину, надолго попала в госпиталь, где в нее совершенно по-взрослому, страстно и безумно влюбился сорокалетний главный врач хирургического отделения. Он переставал дышать, когда обнимал ее на жесткой больничной кровати, стонал, скрежетал зубами, плакал и смеялся, он на руках носил ее на перевязки, купал, как младенца, в цинковом больничном корыте. Жена и двое детей ждали где-то на Украине, но он не хотел о них говорить, он уверял, что сам все решит и сразу женится на ней, своей ненаглядной, любимой, единственной. Страшно сказать, но, когда его убили во время бомбардировки госпиталя, Лена почувствовала жуткое предательское облегчение.
Потом началось наступление, все ближе казался конец страданию, и никто не знал, что она еще потеряет одного за другим трогательного мальчика Ванечку, молившегося на нее, как на икону, и погибшего от разрывной пули в живот, и красавца лейтенанта Коротича, отчаянного, всеми обожаемого лейтенанта, который в августе сорок четвертого при всей роте стал перед Леной на колени, склонив кудрявую голову к ордену Красного Знамени на груди. Трое друзей связистов ушли ночевать в лес, стеная от зависти, трое преданных связистов грозились прикончить Коротича, если он хоть взглядом, хоть вздохом обидит их ненаглядную Леночку, а через день его мгновенно и страшно убила шальная пуля. Прямым попаданием в голову.
