Но главное отличие рассудка пролетарского от рассудка среднего класса – в его склонности к суевериям. Именно из уважения к чувствам пролетариев в зданиях нет тринадцатого этажа, а в гоночных автомобилях пропускают номер тринадцать. Числа и номера действительно чрезвычайно важны для пролетариев (так же как числа покрупней – особенно дополненные знаком доллара – важны для высшего и высше-среднего классов): спортивный счет с особым значением, счастливые числа, лотерейные номера. Недавно в аэропорту я стоял в очереди у газетного киоска за пролетарием, чья жена ждала на небольшом отдалении от нас. Мужчина купил журнал и жвачку на 2,65 доллара и прокричал ей сумму – явно рассчитывая, что все вокруг навострят уши и мигом признают в нем заядлого спортсмена: «Запомни шестьдесят пять для номера <в лотерее>!». Пролетарии жадно читают гороскопы и регулярно прислушиваются к советам астрологов. Они верят, что «полосы» везения и невезения – непременно правдивы и обязательно сбываются, и потому они верят в «системы» выигрыша в азартные игры. Вера в сверхъестественные силы помогает им находить потерянные предметы, а разгадывая кроссворды на последней странице газеты, они благодарят Св. Антония за помощь. Они верят в рай. Они откликаются призывной рекламе из почтовых каталогов:
Вам нужна помощь??? Вам нужна молитва? Вы встревожены? Вас мучает одиночество? Вам требуется неиссякающая струйка денежного благословления? Отправляю вам этот “Золотой крест благополучия”. Как я уже говорил, не посылайте мне никаких денег.
Наверное, было бы забавно проследить и проявления подмеченного де Токвилем наблюдения – «религиозное рвение очень распространено в Соединенных Штатах», но для данной книги, пожалуй, это будет чересчур; к тому же едва ли здесь будет уместно увязывать религиозные убеждения с классовой принадлежностью. Однако не можем не обратить внимания на некоторые похоронные практики, принятые в разных классах. Возможно, здесь-то и пролегает самый важный водораздел между классами, решительно делящий всех на высших и низших: одни семьи зимой набрасывают на могилу пышное цветочное покрывало, чтобы согревать усопшего в его могиле, – а другим такой обычай не приходит в голову. Эта же линия отделяет тех, кто устраивает пышные похороны, рассыпая вдобавок помпезные некрологи по газетам, – от тех, кто от этого воздерживается. Джилли Купер цитирует (или завещает) классическое четверостишие:
Господь тебя домой забрал —
Мы примем Его волю
Смиренно… Только
Не поймем
Такой жестокой доли.
Ты всегда в наших мыслях. Горячо тебя любим. Дорис, Шэрон, тетя Эдна и маленький Терри.
Впрочем, давайте не будем ковыряться в таких личных вопросах слишком глубоко. Лучше последовать совету одного старшеклассника на Среднем Западе, отбрившего докучливого социолога: «Ага, мы курим наркоту. Да кругом – и в машине, и перед школой, когда угодно. Но это не значит, что мы не верим в Бога или что позволим кому-то оскорблять нашего Господа».
Глава 7
«Говори, дабы я мог узреть тебя»
Сколько денег вы унаследовали, сколь опасна ваша профессия, где вы живете, как выглядите, какой формы ваша подъездная дорожка и какое на ней покрытие, что красуется у вас на крыльце и в гостиной, сколь сладкие напитки вы пьете, в котором часу садитесь ужинать, что заказываете через почтовые каталоги, где ходили в школу и насколько ее почитаете, каков круг вашего чтения – как бы вы ни ответили на все перечисленное, все же лучше всего о вашем социальном классе скажет ваша речь. «Наша речь есть непрерывное публичное объявление о нашем происхождении и социальном положении», – пишет Джон Брукс, переводя на современный американский наблюдение Бена Джонсона: «Язык более всего говорит о человеке. Говори, дабы я мог узреть тебя»
100. И что было истинно в семнадцатом веке, оказывается еще более истинным в нашем веке двадцатом – ибо сегодня у нас есть кое-что, практически неведомое Джонсону, а именно: внушительный средний класс, отчаянно страшащийся нанести языком обиду и потому опирающийся на разнообразные показные классовые уловки – эвфемизмы, изящные клише и завуалированное сквернословие («Божечки!»).
Однако прежде всего стоит зафиксировать объективную трудность, подстерегающую любую попытку корректно рассуждать о классовом значении языка. Очень легко ошибиться, когда говоришь о классах или традициях, к которым сам не принадлежишь, – как, например, англичанин Г. Брукс-Бейкер в сборнике Ричарда Бакла «Снова о высшем и среднем»
101 недавно предложил совсем неверную трактовку «американской секции» терминов для описания практик высшего и низшего классов. Чтобы достичь в этой области уровня мастерства, нужны годы, а разобраться в этом, будучи на другой стороне Атлантики, безусловно, еще труднее. Тем не менее предложенный Брукс-Бейкером список из двадцати шести выражений, которых представители высшего класса в Америке стараются избегать, изобилует неточностями. Вот, к примеру, он утверждает, что «праздничное мероприятие» (affair) – это принятое в среднем классе (в отличие от высшего) обозначение «вечеринки» party). Между тем любой американец из любого класса знает: это просто совершенно разные вещи, а вовсе не разные названия одного и того же. «Мероприятие» – это заранее подготовленное коммерческое событие с угощением, вроде плохого банкета или приема. В отличие от вечеринки, отправляясь на мероприятие (если, конечно, это не любовное мероприятие, то есть свидание), никто не рассчитывает увлекательно провести время. Далее Брукс-Бейкер сообщает читателю, что «бумажки» (folding-staff) – пролетарское выражение, обозначающее «деньги вообще» (money). Нет, это просто архаичный сленг – как сегодня «бабки», «капуста». Или взять вечерний мужской костюм: Брукс-Бейкер утверждает, что пролетарии называют его «tux», средний класс – «tuxedo»
102, однако оба слова высшие классы считают вульгаризмами, предпочитая им «вечерний пиджак» или (еще ступенькой выше) обозначение «черный галстук-бабочка». Но и достойно препроводить нашего героя домой с его «мероприятия в смокингах» (tuxedo affair) (то есть с «вечеринки в вечерних туалетах» (black-tie party)) Брукс-Бейкеру не удается. Пролетарии, как он утверждает, говорят «лимик» (limo), а высшие слои – «лимузин». Мимо в обоих случаях. Пролетарии говорят «большой черный блестящий Кад» (иногда – «Каддик»). Средние классы – «лимузин», а «лимиком» его назовут разве что где-то между собой те, кто сдает их в аренду на похороны, бар-мицву и подобные мероприятия. А что же тогда говорят высшие классы, желая вызвать этот автомобиль? Они называют его просто «машиной»: «Паркер, пожалуйста, подайте машину к одиннадцати».
