Не чокаясь, выпили за погибших. С минуту Степаныч молчал, что-то обдумывая. Затем сказал.
– Водку в сейф. Всем отдыхать, завтра работа.
Укрывшись бушлатом, я закрываю глаза. Пытаюсь увидеть в темноте себя через год, пять, десять… Что со мной будет завтра? Кто я в этом мире сейчас и что я делаю здесь? В этом промокшем дождями, холодном и враждебном краю. И бьётся в висок одна и та же строчка из песни:
«что ж, обычные дела, нас с тобою…»
Надо не забыть подшить к бушлату карманчик для гранаты. Очень хороший аргумент в споре.
Праздник закончился…
Награда
Из комендатуры приходит Степаныч. Долго смотрит на нас, говорит:
– Военному коменданту звонили из Ханкалы, приказали подготовить наградные документы на Дронова. К Мужеству!..
– Да ну? Хотели же Олега к ордену?
– А Дронова за что? Какие подвиги?..
– Там! – Степаныч показывает на потолок. – Телевизор тоже смотрят и лучше нас знают, кто более достоин. Товарищ майор перед камерой смотрелся очень мужественно. К тому же боевиков победил!
Начальство уже подготовило представление. Я читал: «За проявленные героизм и самоотверженность».
Ребята ропщут:
– А нам Степаныч, видать, не судьба награды носить. Не заслужили!
Степаныч улыбается:
– Не за награды воюем, хлопцы. За идею. За державу!
Через три недели ротный надраил берцы, нацепил новый камуфляж и укатил в Ханкалу. Вернулся довольный. С орденом.
Олег
Олегу дали десять суток отпуска, он получил боевые и укатил в Моздок. Но через десять дней он не вернулся, не вернулся и через двенадцать. Русские, жившие на станции, рассказали, что несколько дней назад видели какого-то контрактника без оружия, который остановил жигули.
Олега нашли в лесочке местные. Когда мы примчались туда на двух БТРах, он лежал на животе со связанными сзади руками. На руках были отрезаны пальцы, отсутствовало ухо, на лице застыла мука. Ухо у Олега было отрезано при жизни, потому что лицо было в крови. Тело накрыли плащ-палаткой, из под серого брезента торчали ступни в носках. У Олега были хорошие берцы. Сняли. Наверное перед тем, как убить. Или после?..
– Суки-ииии!
Когда Олега несли к машине, его ступни качались в такт нашим шагам.
Упокой, Господи, души рабов Твоих, за Отечество на Чеченской войне живот свой положивших.
Клок
Вместо Олега к нам перевели бойца из первого взвода. Ему лет тридцать. Невысокого роста, худощавый, с довольно длинными руками и короткими кривоватыми ногами.
Меня раздражает его маленький рост, редкие волоски на небритом подбородке, напускная весёлость.
Как оказалось, раздражает не меня одного. Шашорин вполголоса ворчит:
– Блин, как же ему бабы-то дают? Он же скользкий, как улитка.
Новенький услышал. С улыбочкой повернулся вполоборота.
– Ну ты-то не баба! Чего беспокоишься напрасно?
Посрамлённый Шашорин отворачивается к стене. Новенького зовут Андрей Клоков. Значит – Клок. Он тут же задружил с Ромкой Гизатулиным. О чём-то с ним шушукался, подарил свою новенькую разгрузку.
Дня через три Клок отличился, застрелил Прапора. Прапор – это не человек, собака. После бомбёжек и пожаров в Чечне многие из них оказались на улице. Питались на помойках, жрали мышей, лягушек. Говорили даже, что ели и человечину. Прапору удалось прибиться к людям. Крутился при солдатской кухне. Хороший был пёс, не злой, не агрессивный. Кто-то раньше облил его кипятком. По всей спине тянулся шрам от ожога, похожий на погон. Потому его и назвали – Прапором.
Вот его Клок и убил. Опробовал винтовку.
Пёс, вытянув лапы, лежал на земле в луже крови. На спине чернел старый шрам.
Пришёл Прибный. Спросил:
– Зачем?
– Так чеченской же породы, Степаныч? Чего их жалеть. Прибный сплюнул.
– Креста на тебе нет. Тварь безвинную не пощадил.
С Клоковым перестали разговаривать. Вечером в кубрике Ромка бросил ему подаренную разгрузку.
– Дать бы тебе в едало, тварь!
Вечером поспорили, что будет делать Клок. Попросит прощения или сбежит?
Чеченец
Прошло несколько дней. Тело Олега отправили в Моздок, на холодильник. Уже оттуда его должны были отправить родителям. Мы несли службу, случившееся потихонечку забывалось.
Ничего не забыл только Прибный. Он несколько раз ездил на станцию, о чём-то говорил с местными.
Однажды ночью я проснулся от толчка. У кровати стоял Игорь.
– Вставай, – коротко сказал он. – Поедешь с нами.
Я быстро оделся. Натянул на бушлат разгрузку с магазинами. Сунул в карман пару гранат.
– Куда?
– Сейчас увидишь.
Ребята уже сидят в броне: Першинг, Пёс, Заяц, Клок.
Моросил мелкий холодный дождь. Из невесомого серого марева, прикрывавшего неспешное отступление февральской ночи, сбоку от дороги показалось серое приземистое здание бывшего коровника. Тусклый жёлтый комочек ещё холодного солнца едва продавливал ватные клубы зависшей в воздухе влаги, медленно обрисовывая желтое поле, перепаханное танковыми гусеницами.
– Машину замаскировать, чтобы не было видно с дороги. Выпейте чаю, согрейтесь. Водки не дам, вы нужны в здравом уме.
Пока мы обжигаясь глотали горячий чай, Степаныч излагал свою пропозицию.
– Ситуация хлопцы, такая. Олега убил Зелимхан Мурдалов, информация точная. Его машина сейчас стоит на блоке. В машине он один. Там его трогать нельзя, много свидетелей. Через полчаса он будет здесь или возле кошары, если двинется по грунтовке.
До кошары отсюда чуть больше километра. Здесь остаются Лёха, Клок и Першинг. Першинг останавливает машину, остальные страхуют. Клок со снайперкой, Лёха за пулемётом. Но надо взять его живым и желательно без стрельбы. Потом допросим, с кем он был.
Я, Пёс и Заяц выдвигаемся к кошаре. Услышите стрельбу, выдвигаетесь в нашу сторону, мы, соответственно, в вашу. Потопали.
Трое мужчин, след в след, побежали по еле заметной тропинке в сторону предгорий.
Через минуту группа растворилась в дождливом мареве.
Першинг уходит вперёд. Бес, прихватив винтовку, залезает на крышу. Я сижу в машине, через триплекс смотрю на серую скользкую дорогу. Тепло выветривается, влага и холод ползут под бушлат. Минут через пять раздаётся стук по броне.
– Лёха, мне отойти надо. Обосссс-смотреться.
