Я вовремя. У Степаныча день рождения.
В освещённой комнате на кроватях сидят все наши, нет только Пса и Зайца, они дежурят на крыше.
Прибный держит в руках здоровенную цыганскую иглу. У него вид человека, который собирается сделать что-то важное. На табуретке перед ним сидит Олег, снайпер. Это он три дня назад снял двоих чехов. Олег в тапочках на босу ногу и спортивных штанах. О принадлежности к армии говорит только наброшенная на голое тело рваная разгрузка. Левая бровь его разбита, глаз закрывает огромный синяк.
– Степаныч, ты что, оперировать собрался?
– Ну да. Сейчас, вот только обезболивающее дам, и начнём.
– А ты можешь?
– А чего тут уметь? Проще, чем носки штопать. Процедура простая: прихватил края раны, немножко оттянул, да и прокалывай снизу вверх. Сделал стежок, зафиксировал узлом, ещё стежок-узел. Недельки через три – четыре всё заживёт, как на собаке.
– Давайте анестезию.
Олегу протягивают стакан. Пока он пьёт, Степаныч водкой моет руки, потом опускает в стакан иглу с леской.
– Вот блин, жизнь наступила, водкой руки моем!
Пока идёт операция, мне коротко рассказывают, что произошло.
После убийства двух человек, Олегу ночью рвануло крышу. Сначала трясся, как осиновый лист, потом бросился к ящику с гранатами. Повезло, что никто не спал, вязали его всем отделением. Успокоился Олег только лишь после того, как Степаныч отправил его в нокаут. Такое бывает. Людей убивать нелегко.
– Ну всё, теперь к нашему шалашу – распоряжается Прибный – а ты Олег, лежи, у тебя постельный режим. Все остальные, к столу.
На стол ставят тарелку с солёными огурцами, нарезанные сало, хлеб, какую-то бледно-зелёную капусту.
Продолжая прерванный разговор, Прибный поднимает стакан:
– Давайте за нас, за тех, на ком держится Россия. Армия – ее последняя надежда. Все воруют и жульничают, каждый стремится набить свои карманы. А мы воюем за страну, за нашу Россию и нам не нужно ничего, только лишь, чтобы нас уважали. Запомните, что после возвращения домой, у каждого третьего из вас опустятся руки, потому что не останется сил, чтобы что-то доказывать. Но каждый четвертый не успокоится на этой войне и будет рваться воевать… И поедет на вторую войну, третью, пятую…
А каждый шестой ударится в религию, потому что не сможет спокойно жить после того, что видел и пережил. И только один из восьми придёт в орденах, и ему скажут: «Герой!»
Каждый 20-й будет беспробудно пить, 30-й – сядет на иглу, 100-й – попадёт в зону, каждый 300-й вернется без рук или ног…
И каждый, заметьте каждый, больше всего будет бояться услышать, что его солдатский подвиг был никому не нужен. У меня в прошлую войну в отряде сержант был, Саша Королёв. Он у меня снайперил и за геройство орден Мужества получил. Приехал домой, а жена его дураком назвала. Дескать другие деньги делают, машины. Квартиры покупают, жёнам золото и брильянты дарят. А ты мол, железяку на грудь нацепил, как мальчик. В детстве в войну не наигрался.
Сашка не выдержал, пошёл в гараж и там застрелился. Так что давайте за то, чтобы Родина нас не забыла.
Выпили по первой. Закусили. Степаныч потянулся за гитарой:
– Жаль подмога не пришла,
подкрепленье не прислали,
нас осталось только два,
нас с тобою…
В буржуйке горит огонь, потрескивают угли. На душе становится тепло. Если закрыть глаза, можно представить, что я у мамы, в деревне. Машка возится с куклами. Нет никакой Чечни, нет войны, нет… Наливают по второй.
Все братушки полегли
и с патронами напряжно,
но мы держим рубежи
и сражаемся отва-а-а-жно.
Пушка сдохла, всё – капец!
Больше нечем отбиваться,
жаль подмога не пришла,
подкрепленье не прислали,
что ж, обычные дела,
нас с тобою…
Кто-то спрашивает:
– Степаныч, а ты чего боишься?
Прибный, ставит гитару на пол. Долго смотрит куда-то в угол.
– Плена боюсь, хлопцы, позора. К пленным у нас всегда относились, как к скоту. Мне отец рассказывал, он в Великую отечественную повоевать успел. И тогда, и сейчас пленных за людей не считали и не считают. В первую войну мы солдатика одного вызволяли. Пошел в село один, его и выкрали. Я сам в село ходил, со стариками договаривался. Как договаривался? Вывел танк, навел ствол пушки на дома и сказал:
– К вечеру солдата не будет, расхерачу всё к ядрене фене.
Вернули. А утром комбриг строит бригаду… Выводят этого солдата, и комбриг начинает его чморить – трус, предатель, расстрелять тебя мало. Я тогда еле сдержался. Пацан такое пережил, а его к стенке поставить обещают. В общем морально сломали парня. А случалось и такое, что и покалечить по пьяни могли.
А это самое страшное на войне, когда бьют свои.
Поэтому я себе слово дал, в плен не пойду. Давайте выпьем за то, чтобы нас это не коснулось.
Выпили. Шарипов толкает меня ногой.
– А у меня в кармане на этот случай всегда эфочка лежит. Хорошая такая, эфочка, ручная.
Все захмелели, завязался разговор. Гизатулин рассказывает о новом снайпере.
– Приходит ко мне весь такой военный, типа рейнджер. Говорит, возьми к себе, я снайпер. Ромка прыскал от смеха.
– Я смотрю, блин, ну какой он, на хрен, снайпер, в корову наверное с десяти метров не попадёт. Спрашиваю, какое оружие знаешь? С чем работал?
– С СВД–2. Приношу ему винтовку, говорю – «стреляй». Вижу не стрелок, первый раз в жизни ружьё держит, максимум второй. Но берёт уверенно, можно сказать даже деловито, целится.
Гизатулин весь красный, говорил сквозь слезы и смех: – Я такой наглости отродясь не видел, такой деловой, ни один мускул на лице не дрогнет. Спрашиваю:
– Раньше стрелял?
А он мне:
– Стрелял! – говорит. Ромка протирал глаза, вытирал сопли и снова закатывался.
– Попадал?
– Пока нет. Но попаду.
– Ну как такого не взять? Это же чудо… А в бою отличился, двух чехов снял. Степаныч сказал, что будет ходатайствовать о награждении.
Просмеялись. Степаныч встал со своего места. Все замолчали.
– Я входил в Грозный пять лет назад, в декабре 94-го, у меня на глазах умирали наши пацаны. Срочники, дети вчерашние! Танки, как свечки, горели. А вся страна тогда встречала Новый год. Пили шампанское, желали друг другу счастья…
Потом, уже в январе, когда подмога подошла, стали ребят собирать. Трупы валили в кучу, как мешки с картошкой. Многим некуда было даже бирки прикрепить, ни рук, ни ног. Номера писали йодом или зелёнкой… Там, где написать было можно. И я пообещал сам себе, что помнить буду это всегда… Давайте третий тост за них, за всех. За Серёгу Манаенко, Володю Извекова, Женю Магера. За ребят с Сибири, Кубани, Дона, Рязани. За русских солдат, погибших в Чечне!
