Что же касается второго возражения, оно выражает довольно широко распространенную концепцию, которая отождествляет пропозицию с «положением дел». Согласно нашей трехуровневой семантике, это все равно что сказать, что пропозиция принадлежит третьему полюсу, т. е. миру. Мы считаем, что эта концепция без всякой нужды противоречит интуиции, и потому предпочитаем считать, что пропозиции относятся к уровню мысли. Таким образом, можно видеть, что наши расхождения со вторым возражением только терминологические. Это возражение утверждает, что два разные «значения» (в мысли) могут соответствовать одной пропозиции (в мире). С этим мы согласны, говоря, что две пропозиции (т. е. два «содержания значения», или смысла, или мысленных содержания) могут соответствовать одному и тому же положению дел (в мире). Легко также видеть, что наш выбор соответствует фрегевскому отождествлению пропозиции со «смыслом» предложения, но в то же время и Гуссерлю и вообще тем философам, кто признает особое измерение «мира смысла» в отличие от «внешнего мира» (или мира референции, как мы предложили его называть).
Но рассмотрим теперь третий уровень. Мы здесь ввели «положения дел» как референты предложений, и в этом мы отличаемся не только от Фреге (для кого референтами предложений были их истинностные значения), но и от Карнапа (который придерживался той же доктрины, но использовал термин «экстенсионал»). Наша позиция практически совпадает с позицией Гуссерля, который на самом деле первый предложил систематическое «современное» рассмотрение положений дел в своих «Логических исследованиях» (Logical Investigations, 1901), предшестовавших не только более знаменитым (а также более разработанным) трактовкам этой проблемы Расселом и Муром, но также менее знаменитым, но не менее значимым и разработанным, трактовкам Мейнонга и Марти
[213]. Поэтому мы считаем полезным дать слово Гуссерлю, объясняющему сходства и различия между его подходом к рассмотрению положений дел как референтов пропозиций и аналогичным использованием имен объектов:
Если мы рассмотрим, например, положение формы S есть Р, то в качестве предмета высказывания рассматривают, как правило, субъект высказывания, т. е. то, «о чем» высказано [нечто]. Однако возможно и другое толкование, которое берет все относящееся к высказыванию положение вещей в целом как аналог названного именем предмета и отличает его от значения высказывания. Если действовать в этом направлении, то тогда можно привести в качестве примера такую пару высказываний, как а больше, чем b и b меньше, чем а. Оба положения высказывают, очевидно, разное. Они различны не просто грамматически, но также и «мыслительно», т. е. как раз по своему содержанию значения. Они выражают, однако, то же самое положение вещей, тот же самый «предмет» (Sache) схватывается и выражается предикативно двойственным образом. Говорим ли мы о предмете высказывания в одном или в другом смысле (оба способа могут быть оправданы), всегда возможны высказывания с разным значением, которые относятся к одному и тому же «предмету.
(«Логические исследования», т. I, § 12)
[214]. Теперь мы приходим к финальному различению – между предложением и высказыванием, которое, по нашему мнению, должно играть свою роль при рассмотрении проблемы истинности. Мы видели, что предложение имеет смысл (пропозицию) и референт (положение дел). Если мы помним обсуждение того, что мы называли «несуществующими объектами» (в разд. 4.1), мы знаем, что пропозиция может представлять «абстрактный объект», обозначаемый предложением, даже если не существует конкретного положения дел, составляющего референт предложения и/или пропозиции, т. е. даже если «в конкретном мире» не существует ничего, экземплифицирующего мысленное содержание этой пропозиции. (Именно поэтому мы можем с равными правами говорить, что такое предполагаемое «нечто» может быть референтом предложения и /или пропозиции.) Самым естественным способом описания такой ситуации будет, вероятно, сказать, что в данном случае предложение (или пропозиция) ложно, тогда как оно истинно, если положение дел, к которому происходит отсылка, действительно имеет место, или существует. Мы полагаем, что такой способ представления данной ситуации не очень аккуратен и что нам следовало вместо этого сказать, что в первом случае у пропозиции «нет референта», а во втором – что у нее «есть референт». По нашему мнению, истинность или ложность пропозиции есть дополнительная черта, имеющая смысл только когда пропозиция высказывается, или утверждается, или провозглашается. Поэтому мы говорим, что истинность или ложность относятся конкретно к высказываниям, понимая под «высказываниями» предложения или пропозиции, которые «высказываются», т. е. утверждаются или провозглашаются. Это не просто крючкотворство. Действительно, если пропозиция рассматривается просто с точки зрения того, что она означает, она не утверждается и не отрицается, и может ставиться под вопрос, под сомнение, быть предметом желания или повеления и т. д. Во всех этих случаях было бы невозможно сказать, что эта пропозиция истинна или ложна, но она сохраняла бы и свой смысл, и свою референцию (если у нее есть референция).
Эта точка зрения очень стара и выражалась в утверждении, что истинность принадлежит суждению, где суждение не просто сочетание двух понятий, но высказывание, что такое сочетание «выполняется» или имеет место. В наше время самым убежденным сторонником этой теории был, как известно, Фреге (и это не случайно, если вспомнить то, что мы в предыдущем примечании говорили об абсолютном приоритете, который он отдавал суждению перед понятиями). Фреге уже в начале своего Begriffschrift 1879 г. ввел даже специальный знак, отличающий утверждение некоторого высказывания от просто выражения его мысленного содержания, корректно указав, что истинность относится только к утверждаемым суждениям. Некоторые авторы сочли это различение излишним, но мы не будем рассматривать их аргументы. Вместо этого мы представим в этом разделе несколько дополнительных оснований для этого различения, когда дойдем до обсуждения разницы между семантическим и апофантическим дискурсом. Укажем, однако, что в случае (полностью сформулированного) научного дискурса, который только и представляет для нас интерес в данной работе, неявно понимается, что нам приходится иметь дело с повествовательными предложениями, т. е. с высказываниями (даже гипотезы представляют собой повествовательные предложения, поскольку они в пробном порядке «предлагаются как истинные»). Поэтому в данной работе мы будем говорить одинаково об истинности пропозиции, предложения или высказывания, понимая при этом не только, что мы рассматриваем только предложения, которые предполагаются высказываемыми или утверждаемыми, но также и что каждое предложение должно, во всяком случае, «снабжаться» его пропозицией (т. е. само это предложение должно браться вместе с его смыслом). С другой стороны, никакая пропозиция не может рассматриваться, если она ясно не выражена лингвистически в некотором предложении. Мы будем также понимать по умолчанию, что когда мы говорим о предложении, мы имеем в виду законченное предложение, в котором не содержится свободных переменных, поскольку, как хорошо известно, только такие предложения выражают пропозиции
[215]. Позднее мы обратимся к вопросу о том, можно ли другие «языковые» кандидаты, помимо предложений или высказываний, рассматривать как связанные с истинностью, и в частности могут ли такими кандидатами быть теории (как отличные от просто выражений законов). Мы увидим, что к этому вопросу надо подходить с осторожностью, поскольку теории, собственно говоря, нельзя рассматривать как множества предложений или высказываний, хотя в более широком смысле они имеют также и эту черту
[216].
