Однако мы не будем заниматься проблемой онтологического статуса вещей непосредственно, и для того есть пара причин. Первая – то, что, благодаря уже отмеченной релятивизации понятия вещи, не будет никакой разницы, если мы начнем наше онтологическое исследование вместо понятия вещи с понятия объекта. Следствием этого выбора будет то, что если мы сумеем наделить объект некоторой онтологической релевантностью, наша проблема будет практически решена, по крайней мере неявно, и для вещей. Вторая причина та, что мы, в конце концов, заинтересованы в объективности, и потому имеет смысл исследовать онтологическую сторону этого понятия. Если мы сумеем нащупать какие-то приемлемые точки зрения на этот вопрос, мы будем удовлетворены, даже если это не позволит нам осветить в целом аналогичную проблему касательно вещей. Если это будет так, мы сможем оставить эту проблему специализированной заботе онтологов.
Поставим теперь открыто вопрос: реальны ли научные объекты? Правильный ответ на этот вопрос предполагает правильное понимание значения этих понятий. Что касается понятия научного объекта, в этом отношении наша задача выполнена; но как насчет понятия «реальный»? Существует, как широко известно, обширный спектр значений этого понятия, и ясно, что, согласно некоторым из них следует отрицать реальность научных объектов. Упомянем только повседневное употребление слова «реальный», согласно которому оно означает «конкретно воспринимаемый», особенно с помощью зрения и осязания (использование, при котором эпистемологические критерии имеют онтологическую силу). Если исходить из этого значения, очевидно, что о многих научных объектах (например, изучаемых микрофизикой) нельзя будет сказать, что они реальны. Однако то, что мы не можем принять такое ограниченное значение, уже ясно, если учесть неопределенности и неоднозначности, которое оно породило бы даже в контексте самого повседневного языка. Например, слуховые восприятия уже вызывают некоторое недоверие в таком контексте (фактически имеет место некоторая склонность отрицать надежность чисто акустических данных, признавая, что «они вполне могут быть ошибочными»). Но, с другой стороны, людей легко убедить в существовании вирусов, бактерий, атомов и электронов, бо́льшую часть которых не только никто не видел, но которые в ряде случаев по самой их природе невозможно видеть.
Чтобы не сталкиваться с аналогичными трудностями, мы не будем пытаться уточнять понятие реальности с помощью других конкретных требований. Вместо этого мы прибегнем к очень фундаментальной характеризации, на которую мы уже намекали в одном из предыдущих разделов (разд. 2.3). Мы будем говорить, что реально то, что отличается от «ничто», так что единственным условием реальности будет существовать, причем не существовать как реальность определенного рода. Отсюда следует, что всегда, когда мы имеем возможность сказать, что для мира составит разницу, существует ли какое-то нечто или не существует, это нечто, если оно существует, заслуживает называться реальным. Как мы заметили в этом разделе, сны и галлюцинации, таким образом, реальны, поскольку есть разница между тем, чтобы иметь галлюцинации, и тем, чтобы их не иметь. Все это сводится к тому, что «род реальности», который мы можем приписать какому-то «нечто», зависит от «точки зрения», с которой мы рассматриваем реальность. То, что мы сейчас сказали, напоминает традиционный тезис об «аналоговом» значении бытия, восходящий еще к Аристотелю. Эта доктрина имеет большую аналитическую ценность, и современная дискуссия о реализме много выиграла бы, уделив ей больше внимания. Но даже в современной философии тезис об «аналоговом» значении бытия обнаружил большую жизнеспособность. В частности, он всплыл в связи с тем, что Брентано заново открыл уже упоминавшееся нами intentio. Это именно Брентано подчеркивал, что одна из самых значимых черт интенциональности (считающейся специфической характеристикой ментальных явлений) – возможность интенциональных состояний быть направленными на объекты, которые – как он говорил – не обязательно существуют. Задачей выяснения загадки природы интенциональных объектов занимались, в разных направлениях, Гуссерль и Мейнонг: первый – путем более глубокого рассмотрения природы интенциональности (и, в частности, путем введения понятия ноэмы как чего-то отличного от объекта), второй – очерчивая расчлененную онтологию «объектов», возможно не существующих (Gegenstandstheorie)
[191].
Однако мы не можем полностью подписаться под мейнонговским различением реальности и существования – просто потому, что, с одной стороны, не видно никаких здравых оснований считать, что нечто реальное не существует, а с другой стороны – говорить, что нечто существующее может быть нереальным, это даже с некоторой определенной точки зрения может привести к серьезным недоразумениям, хотя и может соответствовать некоторым способам выражаться (например, когда мы говорим, что галлюцинации нереальны с точки зрения физики). В таких случаях более уместно говорить, что такие «нечто» не принадлежат к объектам физики. Так что мейнонговское ограничение существования конкретными материальными вещами нельзя рекомендовать как соглашение; и кажется неправильным рекомендовать его как утверждение по существу, как мы скоро увидим. Кажется гораздо более разумным считать, что существуют два рода реальности и что каждому из них соответствует свой род существования (так же как и свой род значения, истинности и т. д.). Так, например, в реальности, состоящей из материальных вещей, Минотавр и числа не существуют, в то время как они существуют, например, в греческой мифологии и в области математики (и в этих областях имеет смысл и даже истинно говорить, что Минотавр жил на Крите и что 2 плюс 2 равно 4). Следуя этой линии, можно даже обратить классификацию Мейнонга и говорить, что мы обычно готовы называть реальным то, что мы готовы считать существующим хотя бы в одном виде реальности (т. е. хотя бы с одной «точки зрения»). Часто говорят, что числа не реальны, поскольку они не существуют, и что они «ни что иное как» ментальные конструкции. С этой точки зрения, высказываемой также и Харре
[192], различные виды (или роды) реальности определяются в соответствии с критериями того, что мы считаем существующим. Наша позиция другая: мы строго связываем реальность и существование и говорим, что критерии выделения некоторого вида реальности в то же самое время позволяют нам определить, какие индивиды, свойства, процессы существуют или имеют место в реальности этого вида.
