Мы полагаем, с другой стороны, что предложенная в этой книге доктрина научной объективности дает естественное объяснение и для упомянутого «как», и для упомянутого «почему». Потому что мы подчеркивали, что научные объекты образуются при рассмотрении вещей «с определенной точки зрения»; а это значит, что, рассматривая их, мы решаем ограничить наше внимание только теми атрибутами, которые мы выделяем как релевантные для характеристики этих вещей, «какими мы видим их» с этой точки зрения.
6.1.2. Релевантность и интерпретация
Мы обратились к категории релевантности, что есть дело в высшей степени деликатное в силу заключенной в ней внутренней неоднозначности, поскольку в обыденном употреблении она связывается и с практическими, и с когнитивными контекстами. Мы исключим из нашего рассмотрения практический аспект и потому не будем рассматривать тот смысл слова «релевантный», согласно которому, например, мы можем решить принимать во внимание только количество калорий в куске хлеба, поскольку заботимся о том, чтобы не набрать лишний вес из-за слишком калорийной пищи. Мы ограничимся когнитивной релевантностью, согласно которой некоторая черта считается решающей, чтобы выразить, что мы понимаем под определенным подходом к реальности. Поэтому ясно, что такая релевантность зависит от образа в целом, от всего подхода к рассмотрению реальности, который мы можем выразить одним и лучшим словом, назвав ее гештальтом (как мы уже делали в нескольких случаях). Этот технический термин когнитивной психологии, по моему мнению, достаточно хорошо выражает центральный аспект нашего понятия «точка зрения»
[367]. Действительно, он содержит, с одной стороны, идею релевантности (выраженную в различии фигуры и фона, порождающем различные гештальты в зависимости от того, какие части образа рассматриваются как принадлежащие фигуре, а какие – фону); а с другой стороны, намекает на то, что релевантные элементы порождают «единство» некоторого данного рода и получают свою релевантность именно от той роли, которую они играют в этом единстве. Например, может быть верным, что мы рассматриваем хлеб только с точки зрения содержания в нем калорий, поскольку мы «заинтересованы» в избежании излишнего веса. Но это не значит, что правильно релевантные когнитивные схемы (patterns) удовлетворения этого интереса будут состоять в учете содержания калорий, а не общей массы хлеба. Что калории, а не масса, релевантны избытку веса – добывается научным исследованием.
Теперь проблема состоит в том, чтобы понять, как возникают эти гештальты; и вот здесь играют роль общие взгляды на мир, мировоззрения (Weltanschauungen), а также совершенно особые метафизические концепции относительно конкретных секторов реальности. Они подсказывают основные линии возможных гештальтов, а иногда они могут поощрять принятие некоторых из этих линий и затруднять принятие других. В этой связи чаще всего обсуждается пример метафизического мировоззрения, поддерживавшего астрономическую систему Птолемея и противившегося принятию системы Коперника (которую в свою очередь поддерживало альтернативное мировоззрение).
Но эти метафизические априори не обязательно выражаются детальными «образами» или «картинами» реальности. Иногда они могут просто опираться на какие-то довольно абстрактные метафизические принципы, такие, как может ли время быть конечным или бесконечным, может ли вселенная не иметь определенного происхождения во времени и т. д., которые, как можно показать, направляют самые значимые теории современной космологии
[368].
Если мы захотим схематизировать процесс, на который пока только намекнули, то можно сказать, что в любой исторический момент существует сложный фон метафизических точек зрения (в том смысле, что они имеют целью выразить фундаментальные черты «реальности как таковой», используя классическое аристотелевское определение метафизики), частично не ставящиеся под вопрос, частично все еще в состоянии формирования. Они образуют картину гештальтов, относящихся к самым разным областям реальности, и определяют, соответственно, множества атрибутов, считающихся релевантными для характеристики этих гештальтов. Именно на этом уровне возникновение научной теории можно рассматривать как попытку сделать некоторый гештальт явным во всех его возможностях, и это ставит две одновременные, но логически подчиненные проблемы: одну – проблему формирования понятий, другую – проблему построения теории. (Точнее, общие метафизические принципы определяют дисциплину или науку; теории строятся и соревнуются в рамках конкретной дисциплины, т. е. они принимают общие принципы, но выявляют конкретный гештальт в рамках этих принципов.) Проблема формирования понятий (как мы видели) решается выбором операциональных процедур, способных зафиксировать значение некоторых из релевантных атрибутов и таким образом зафиксировать область референтов теории (референтов, как мы подробно объясняли, которые могут быть не только достижимыми эмпирически или операционально, но могут также быть теоретическими). Проблема построения теории выглядит тогда как попытка «говорить о» референтах адекватным образом.
Например, акт выделения в качестве «фундаментальных» некоторых квантифицируемых предикатов, таких как масса, длина, время и сила, был, очевидно, следствием донаучной концепции, представленной механическим мировоззрением, подходившим ко всякой реальности с точки зрения материи и движения. Попытки уточнить этот гештальт привели сначала к некоторым неадекватным образным представлениям, таким как содержащиеся в трактатах Декарта, которым не хватало операциональной поддержки, чтобы подняться до объективности, но в конечном счете привели к основанной на операциональности механике Ньютона. Нет нужды говорить, что успех некоторой научной объектификации работает как обратная связь в пользу стимулировавшего ее гештальта, поэтому-то картезианство сменилось ньютонианством в самой Франции в течение XVIII столетия
[369].
