Реалисты (как их называли в то время) утверждали, что существование объектов нашего познания не зависит от нашего акта познания их; идеалисты утверждали, что зависит. Согласно Канту, существование этих объектов не зависит только от нашего акта познания, поскольку содержание эмпирического знания состоит из чувственных интуиций, которые мы не производим, а пассивно воспринимаем, в то время как конструирование объектов эмпирического познания следует условиям, накладываемым категориями понимания, и потому зависит от наших интеллектуальных способностей априорного познания, или «трансцендентальных условий» нашего познания. Вот почему он называет себя эмпирическим реалистом и трансцендентальным идеалистом в одно и то же время
[281].
Мы хотели бы сделать из сказанного два вывода. Первый: в то время, как естественная наука Нового времени оставалась «реалистической» в онтологическом и эпистемологическом смыслах (ученые признавали, что физическая реальность существует «в себе», независимо от наших исследований, и что она имеет некоторые характеристики, которые могут быть сделаны явными и известными там такими, каковы они есть), Кант дал этой науке «нереалистическую» интерпретацию (то, что знает наука, это не реальность в себе и не онтологические черты реальности, а мир объектов, которые являются «чистыми кажимостями», организованными в соответствии с трансцендентальными условиями нашего понимания). Несмотря на это, он считал себя, по крайней мере отчасти, реалистом, в том смысле, что не все в объектах нашего знания «зависит» от нас, поскольку чувственные «кажимости» лишь пассивно воспринимаются нами.
Мы обнаруживаем здесь очень своеобразную форму эпистемологического реализма, которая (как мы отметили в предыдущем примечании) была, несомненно, возрождена в патнемовском «внутреннем реализме» (как отмечает сам Патнем). Однако мы должны также повторить, что решение, предложенное Кантом, строго зависит от безусловного принятия эпистемологического дуализма, постулирующего непознаваемость вещей в себе и сводящего все познание к чему-то «внутреннему» для субъекта. Этот слабый пункт был отмечен последователями Канта (уже Якоби отмечал, что «без вещи в себе нельзя войти в критику [т. е. в «критическую философию» Канта], но с вещью в себе в ней невозможно оставаться), и немецкий трансцендентальный идеализм попытался устранить это несоответствие между реальностью и мыслью. Остается посмотреть, можно ли отстаивать «внутренний реализм», не впадая в эпистемологический дуализм, – вопрос, которым мы займемся позже.
Пока же мы можем отметить, что кантовская «феноменалистическая» интерпретация науки не встретилась с немедленным согласием. С одной стороны, трансцендентальный идеализм, полностью вытеснивший феноменализм, рассматривал науку как корректную, но все-таки неадекватную форму познания, которая может быть превзойдена философским пониманием реальности (романтическая «философия природы», развивавшаяся в идеалистических рамках, практически сводилась к девальвации науки). С другой стороны, богатый урожай технических приложений, сделанный возможным быстро нараставшим продвижением естественных наук, легко убедил широкую публику в том, что наука действительно обеспечивает адекватное знание о природе, а позитивизм освятил это спонтанное убеждение философски, объявив современную ему науку единственной формой адекватного знания, и дискредитируя философию за ее претензии на это. В этой позиции неявно выражался реалистический взгляд на науку, несмотря на то что позитивизм открыто защищал эмпиристскую эпистемологию, но это было только выражением конкретного успеха науки, демонстрируемого эффектным развитием техники. Спонтанный вывод, сделанный здравым смыслом, состоял в том, что такой успех невозможно было бы объяснить, если бы наука не знала, какова реальность на самом деле. Развитие этого прагматического аргумента можно найти в современных дебатах о реализме и антиреализме под названием «аргумента от “чудес не бывает”»
[282].
