Кем мог бы стать Эдвард, если бы в детстве не был таким жестоким мальчишкой? Он бы не встретил меня в Китае. Он остался бы с семьей, женился бы на любимой женщине, у них родился бы ребенок, и он никогда бы их не оставил. И ему не понадобилась бы другая женщина. Он никогда не пришел бы в «Дом Красного Цветка» и не высыпал бы на столик двадцать серебряных долларов. И я никогда бы его не встретила. Но мы встретились. Это наши судьбы и наши души, несовершенные и израненные, свели нас вместе.
Эдвард взял мои ладони в свои и поцеловал их.
— Вайолет, я знаю, что ты не собиралась забеременеть. Я глубоко благодарен тебе за то, что ты решила сохранить ребенка. Мы начнем все заново, забудем про старую грусть. Она станет нашим будущим. И если мы отдадим нашей девочке всю нашу любовь, то, возможно, когда-нибудь мы сможем полюбить так и друг друга. Сможем ли мы жить все вместе? Сможешь ли ты на это решиться? Я знаю, что ничем не смогу доказать тебе, что ты можешь полностью мне доверять. Но если ты дашь мне шанс, я каждый день буду тебе это доказывать.
На следующий день Эдвард вернулся с хорошими новостями. Он рассказал своему хозяину, мистеру Шину, что скоро переедет.
— Я сказал, что мы решили пожениться. Это не ложь. Я чувствую, что в нашем союзе больше правды, чем во всех годах моего брака с законной женой. Никто в Шанхае не знает, что я уже был женат. И я планирую жестче настоять на разводе. Но пока именно ты — моя миссис Айвори, и у нас будет чудесное место, чтобы растить ребенка. Мистер Шин был настолько любезен, что предложил нам жить в его доме, и не в гостевом домике, а в самом особняке. Я всего лишь хотел спросить у него совета, где можно взять в аренду подходящий дом. Но он решительно стал убеждать меня, что мы должны жить в его доме. Он сказал, что скоро уезжает в Гонконг и не собирается возвращаться в Шанхай по меньшей мере два года. Если он захочет и дальше жить в своем доме после возвращения, он просто переедет в гостевой домик, который ему и так больше нравится. Основной особняк, как он сказал, слишком велик для одного мужчины, который все равно проводит в Шанхае лишь несколько недель в году.
Мне стало неуютно. Настолько щедрым предложениям опасно доверять. Мистер Шин мог оказаться гангстером, который позже взыщет с Эдварда долг.
— Мистер Шин знает, на ком ты женишься? Ему известно, что я — куртизанка?
— Я с самого начала рассказал ему о тебе, после нашей первой неудачной встречи. Я рассказал, что у тебя евразийские корни, но тебя можно принять за итальянскую графиню. Мистер Шин нашел любопытным, что я влюбился в куртизанку. Он сказал, что в это нетрудно поверить, потому что обычно куртизанки гораздо интереснее большинства женщин, которые ведут скромную уединенную жизнь и делают только то, что разрешает им общество. Он очень много спрашивал о тебе, но все вопросы были достойными. Твое имя, возраст — обычные сведения. И похоже, он слышал о твоей матери. Он признал, что она была очень известной, но сказал, что понятия не имел о том, что стало с ее дочерью.
Эдвард встал на одно колено.
— У нас нет пока порога, через который я мог бы тебя перенести, но я хочу, чтобы ты оказала мне честь, — он вытащил из кармана кольцо с крупным овальным бриллиантом в россыпи более мелких камней. — Вайолет… — начал он, потом голос его дрогнул и на глазах появились слезы.
Мне стало стыдно, что я могла в нем сомневаться. Я и представления не имела о такой огромной любви. Под влиянием Волшебной Горлянки я привыкла не доверять словам мужчин, которые трогают мое сердце.
И в это время в комнату вошла Волшебная Горлянка.
— Что здесь происходит?
— Эдвард просит меня жить вместе с ним, — ответила я. — И он подарил мне кольцо, — я подняла его, чтобы показать. Размер бриллианта говорил о его значении.
Лицо ее посуровело.
— Я так рада, что ты доказала мне, что я неправа, — с этими словами она вышла из комнаты.
Через полчаса Волшебная Горлянка вернулась с красными и опухшими глазами, губы ее были плотно сжаты. Я никогда не видела, чтобы она проявляла настолько сильные эмоции, и я знала, что она бы сдержала их, если бы смогла. Она выложила на кровать все драгоценности, которые хранила для меня. Затем вывалила на диван все подарки, которые я подарила ей за эти годы: блузу, шляпку, туфли, ожерелье, браслет, зеркало, саквояж с платьем матери и две картины.
— Посмотри, всё ли здесь. Я не хочу, чтобы потом ты обвиняла меня, что я что-то украла.
— Хватит нести чушь! — возмутилась я.
— Совсем скоро ты перестанешь слышать мою чушь.
— Что происходит? — спросил Эдвард. — Почему она так злится? Я думал, она обрадуется.
Я ответила по-английски:
— Она обвиняет меня в том, что я ее бросаю.
— Ну тогда ее легко успокоить: дом достаточно велик, и если она захочет, сможет взять себе целое крыло.
Я застыла в изумлении. У меня не было времени рассказать Эдварду, что я решила насчет Волшебной Горлянки. А теперь она стояла прямо перед нами. Она поймет, что я говорю, и увидит удивление Эдварда, когда я отвергну его предложение. С другой стороны, я должна перевести ей то, что предложил Эдвард. Однажды она сказала, что никогда не будет жить рядом с иностранцем.
— У него есть пустые комнаты? — спросила Волшебная Горлянка. — А у тебя пустое сердце! Он предложил, чтобы я жила с вами. Но я заметила подлость на твоем лице, пока ты размышляла, как бы от меня избавиться. Не волнуйся! Я не буду жить вместе с двумя иностранцами, даже если они будут умолять меня на коленях.
Если я не стану ее умолять, все будет решено. И это будет ее решение, мне не придется винить себя за него. Эдвард предложил — я перевела. Но на меня накатило ужасное чувство: если я не попрошу, это будет равносильно тому, что я убью ее. Я должна по меньшей мере отблагодарить ее. Но мой долг перед ней гораздо больше простой благодарности.
Я наконец-то осознала, что она всегда была рядом. Она была гораздо больше, чем обычная компаньонка, больше, чем подруга и даже сестра. Она была для меня матерью. Она беспокоилась обо мне, пыталась защитить от беды, хотела для меня лучшего. Каждого, кто входил в мою жизнь, она оценивала с точки зрения моего будущего. И я стала для нее смыслом существования, ее жизненной целью. Со мной всегда была ее любовь. И осознание этого тронуло меня до слез.
— Ну как ты можешь уйти из моей жизни? — спросила я. — Если ты не останешься со мной, я пропаду. Никто не заботился обо мне так, как ты. Никто не знает меня лучше тебя, не знает моего прошлого, не знает, что значит для меня новая жизнь. Я должна была уже давно сказать тебе об этом.
Я расплакалась.
Она все так же стояла, плотно сжав губы, но подбородок у нее начал подрагивать.
— Ты единственная оставалась мне верна, только тебе я могу доверять.
По ее щекам потекли слезы.
— Вот теперь ты поняла: я всегда была единственной.
