Красному Цветку почти исполнилось двадцать пять, позади была пора ее расцвета и блеска. Но она отказывалась это признавать. Пользуясь своей репутацией и известностью, она по-прежнему привлекала старомодных клиентов, которые организовывали приемы и просили ее петь и играть на цитре. Но сейчас им уже не приходилось ждать несколько недель, пока она освободится. И не все ее клиенты до сих пор обладали великой властью и состоянием, хотя, к счастью для нее, многие постоянные клиенты остались ей верны.
Я видела, как она в ужасе широко распахнула глаза в тот день, когда мадам Ли предложила ей принимать иностранцев — самых уважаемых и богатых из них, как она заверяла, а не каких-нибудь простых офисных работников и моряков.
— Принимать их становится не только приемлемым, но и входит в моду, — сказала ее матушка. — Мы будем очень разборчивы в том, кого из них сделать клиентом. Зарубежного гостя должен представить нам старый клиент нашего дома, который сможет поручиться за репутацию иностранца.
Красный Цветок смотрела на нее так, будто готова была спалить ее дотла одним взглядом.
— Они грубые, — сказал она. — И переносят гонорею, сифилис и насекомых, из-за которых покрываешься с ног до головы красными зудящими волдырями. Ты хочешь, чтобы я, твоя любимая дочь, за одну ночь превратилась в больную шлюху?
Мадам Ли строго прищурилась.
— Тогда, если ты хочешь унаследовать этот дом, — сказала она, — тебе лучше сделать своими постоянными клиентами гангстеров.
@@
На следующей неделе Верный Фан сказал мадам Ли, что будет рад представить нам своего друга. Нашим иностранным гостем будет сын выдающейся американской семьи, чья компания занимается торговлей с Китаем на протяжении уже пятидесяти лет. Верный добавил, что более чем удовлетворен их услугами по перевозке его фарфора в Европу и Америку. Он с большим почтением отзывался об отце семейства и о его сыне.
— Он почти год провел в Китае, — сообщил он мне за чаем. — Очень честный, но очень европейский в своем мышлении. Он сказал мне, что пытался самостоятельно изучать китайский, хотя я должен признаться, что на каком бы китайском он ни говорил, тот настолько ужасен, что невозможно ничего понять. Я решил разговаривать с ним на английском, пользуясь своим скудным словарным запасом, и в итоге наши разговоры ограничились погодой, местом, где живут его родители, здоровьем. Я поинтересовался, когда умер его дедушка, что из еды он успел попробовать в Шанхае и какие блюда показались ему странными, но превосходными. Поддерживать светскую беседу оказалось очень трудно. Каждые несколько минут мне приходилось обращаться к проклятому китайско-английскому словарю, который ты мне дала. Я знаю, как по-английски «овощи», «мясо», «фрукты», но как сказать «капуста», «свинина», «Кумкват»? И тем не менее наши беседы помогли мне понять, что он вежливый, скромный и даже застенчивый — ха! — а это в американцах нечасто встречается, правда? В последний раз, когда мы с ним беседовали, он сказал, что хотел бы познакомиться с китаянкой, которая бы знала английский и могла поддержать интересную беседу. Конечно, я сразу же подумал о тебе.
— Так я больше не твоя евразийская красотка? — спросила я, — Для твоего друга я стала китаянкой?
— Э-э, а тебе что, стыдно быть китаянкой? Нет? Тогда почему ты так спешишь меня осудить? Когда мы с тобой встретились, ты была евразийской принцессой Лулу Мими. Все видели тебя именно такой. С тех пор я даже не думал о тебе как о человеке одной или двух рас. Ты просто такая, какая есть, — вспыльчивая стерва, которая никогда меня не простит, а за что, даже не скажет.
— Не знаю, зачем я вообще с тобой разговариваю, — сказала я.
— Вайолет, прошу тебя, давай хотя бы сейчас не будем ругаться. Через полчаса у меня важная встреча. В любом случае мой друг сказал, что главная его цель — интересный разговор. И я надеюсь, что ваша с ним беседа не будет похожа на наши склоки.
Сейчас, когда моя страстная влюбленность в Верного прошла, мне стали ясно видны его ошибки, издевки, его заносчивость, а хуже всего было то, как легкомысленно он относился к моим чувствам. На приемах он дарил мне чувственный взгляд, но не спрашивал, буду ли я на следующем приеме, и не приглашал меня. На предыдущем приеме мы с ним с удовольствием пофлиртовали, пока он вспоминал о том, как лишил меня девственности. Я восприняла это как знак, что он хочет провести со мной ночь. Но когда я откровенно пригласила его освежить в памяти прошлое, он отговорился тем, что только что вернулся из Сучжоу и очень устал. Я почувствовала, что меня унизили.
— Ах, Сучжоу! Край прелестных куртизанок! — ответила я. — Неудивительно, что ты так измотан.
Он заметил, что я совсем не оценила, какие усилия он приложил для встречи со мной. Я ответила, что все его усилия — это прийти на тот же прием, что и я. В последний раз, когда он выразил интерес к совместной ночи, я сказала, что слишком устала принимать клиентов, и он разозлился. Он знал, почему я ему так ответила. Мы ругались с ним уже на протяжении двух лет, но никак не могли отстать друг от друга — до этого дня. Я подозревала, что и у него ко мне осталось так мало чувства, что он даже не колебался, поспешив представить мне своего американца и зная, что тот захочет меня трахнуть сразу же, как выучит несколько полезных фраз на китайском.
Ближе к вечеру слуга сообщил, что к нам прибыл иностранец. Он опоздал на час, что заставило нас почувствовать с его стороны неуважение. Я была в мрачном расположении духа, когда вошла в гостиную. Мужчина встал. Я взглянула на часы на комоде и с деланным изумлением сказала на английском:
— О боже, неужели уже четыре часа? Я надеюсь, что не заставила вас ждать. Мы думали, что вы придете в три.
Я чуть улыбнулась, думая, что он начнет извиняться за свое опоздание. Но вместо этого он ответил:
— Нет нужды в извинениях. Верный Фан сказал, чтобы я пришел в четыре.
Проклятый Верный и его убогий английский!
Американец внимательно смотрел на меня, без сомнения, разочарованный, что я мало похожа на экзотический цветок, который он надеялся встретить.
— Я китаянка только наполовину, — прямо сказала я.
Мадам Ли и Волшебная Горлянка заняли свои места. Красного Цветка не было. Вскоре в гостиную вошли сестры Сияющая и Безмятежная — наши новенькие. Они попали к нам из другого первоклассного цветочного дома, хозяйка которого умерла, после чего их дом быстро начал терять репутацию. Мадам думала, что им полезно будет узнать, как ведут себя иностранцы. Мне очень хотелось одеться по европейской моде, но я решила, что моя злость на Верного не должна руководить моими поступками. Волосы я собрала в шиньон, а одежда была китайской, но по последней моде — длинное платье с высоким воротником. Мужчина сел на кресло, а я заняла место напротив. По напряженным лицам и сжатым губам других куртизанок я могла судить, что один только вид иностранца выводил их из равновесия. Его присутствие меняло статус нашего дома. У него не было глянца утонченного американца или манер богатого торговца, которых развлекала моя мать.
