— Мою семью я уничтожила, — сказала я. — У меня ничего не осталось. А теперь ты ставишь репутацию своей семьи выше моей жизни?
— У меня не было выбора. Ты не выросла в тех же условиях, и тебе сложно понять, что значит, когда на твои плечи давят пять веков семейной истории. Ее взвалили на меня сразу же, как я родился старшим в семье. И мне придется нести ее всю жизнь.
— Ты трус! В тот самый момент, когда ты сошел с корабля, ты превратился в суеверного почитателя призраков. Если бы я знала, кто ты на самом деле, я бы никогда не отправилась с тобой.
— Еще в Сан-Франциско я говорил тебе о том, во что я верю и как меня воспитали. Я не могу этого изменить, как не могу сменить расу и семью, в которой я вырос.
— Как ты мог ждать от меня, что я пойму, насколько все это важно для тебя? Если бы я сказала, что меня учили слушаться родителей, следовать их совету, значило ли бы это, что я соответствую этим ожиданиям?
— Я могу помочь тебе вернуться домой, если тебе здесь невыносимо.
— Трус! Так вот каков твой ответ?! Я уничтожила и мать, и отца, и их брак. Я уничтожила для себя любую возможность когда-либо вернуться домой. Они даже не спустились, чтобы со мной попрощаться. Для них я уже умерла. Мне некуда возвращаться. У меня здесь ничего нет, а ты говоришь о репутации. Ты не понимаешь, в каком я отчаянии. У меня не осталось храбрости. Я падаю, еще даже не подозревая, в какую бездну лечу, и это мучение хуже смерти, — у меня закончились слова, и я зарыдала.
Рикша повез нас вдоль берега, а потом свернул на улочку поменьше. Мы повернули еще раз и выехали на широкую улицу с огороженными каменными особняками. Затем миновали парк, более скромные домики в английском стиле за кирпичными стенами.
— Куда ты меня везешь? В приют для беременных девушек?
— В гостевой дом, который принадлежит моему другу-американцу. Я уже заплатил за аренду. Он не идеален, но это лучшее, что я могу тебе пока предложить. И он находится на территории Международного сеттльмента, так что ты будешь жить среди людей, которые знают английский. Отдохни там, а потом мы решим, что делать дальше. Но позволь мне сказать, Луция: если ты останешься, я тебя не брошу. Но семью я тоже не могу бросить. И хотя я не знаю, как мне разрешить этот вопрос, я обещаю быть честным и перед тобой, и перед ними.
Мы прибыли в гостевой дом за час до рассвета. На улицах сияли газовые фонари. Мужчина внушительных размеров по имени Фило Даннер встретил нас с большим энтузиазмом. На вид ему было около пятидесяти лет. Я подумала, что, наверное, он не спал всю ночь, чтобы нас встретить. Но он заявил, что лучший сон для него — в часы отдыха вампиров: от рассвета до полудня.
— Вы должны называть меня Даннер, — сказал он и провел меня в гостиную. — А я буду звать вас Луция, если только вы не предпочтете другое имя. В Шанхае имя сменить очень легко.
Луцией меня называл Лу Шин, считая, что это имя-судьба свело нас вместе.
— Я предпочитаю, чтобы меня называли Лулу, — сказала я в присутствии Лу Шина.
Даннер выглядел довольно эксцентрично. Он носил светло-золотой китайский пиджак со свободными голубыми пижамными штанами. У него были длинные темные локоны, большие глаза и длинные ресницы. Лицо его украшал аристократический римский нос, а между подбородком и шеей колыхались мягкие складки кожи. Когда он ходил, тело его перекатывалось волнами, и он часто страдал от одышки и издавал хрипы между словами.
Он сказал, что этот американский домик с садом принадлежит ему. Трехэтажное здание находилось на Восточной Цветочной аллее — в одном из лучших районов Международною сеттльмента. Толстые каменные стены защищали от летней жары и зимнего холода. Его гостиная, столовая и коридоры были завешаны картинами в рамах, на которых были изображены западные пейзажи или сцены из жизни индейцев Великих равнин. На столиках и каминных полках стояли маски первобытных людей, напоминающие местных постояльцев, недоверчиво взирающих на чужака. Стопки книг высотой до пояса возвышались посреди гостиной, будто миниатюрный Стоунхендж. Даннер с удивительной ловкостью лавировал между ними. На подушках кресел я заметила кисти, а потом обнаружила, что они повсюду — фиолетовые, красные, темно-синие и золотые. Они свисали вдоль спинок диванов, покачивались на шторах, украшали дверные ручки, диванные подушки, углы дверных проемов, крышку пианино, салфетки, зеркала — просто настоящее нашествие кистей.
Даннер усадил меня на диван и пробормотал, что по моему лицу видит, какое сильнейшее потрясение я испытала. Он с укором посмотрел на Лу Шина:
— Что ты сделал с бедной девочкой?
Мне он сразу понравился. Слуга принес чай и печенье. Когда я быстро их прикончила, Даннер велел принести масло, ветчину и хлеб. Еда меня немного успокоила, а потом Даннер вытащил трубку.
— Пусть твои беды превратятся в дым, — сказал он. — Это опиум.
Лу Шин пробормотал, что я не должна его пробовать, после чего я с энтузиазмом приняла предложение Даннера. Слуга в это время готовил темно-коричневую пасту. Даннер передал мне трубку и предложил вдохнуть, но только чуть-чуть. Запах сначала показался мне резким, но потом горло смягчилось. Он был похож на запах свежей земли, потом на мускус, но довольно быстро превратился в сладкий аромат, напоминающий сперва лакрицу и гвоздику, а потом шоколад и розы. Вскоре дым перестал быть только ароматом или вкусом, но стал ощущением, шелковистым облаком, которое окутало меня своей сочной сладостью. Я собиралась что-то спросить у Даннера, но сразу забыла что. Даннер с лицом джинна играл на пианино странную музыку. Она была похожа на ангельские голоса.
Я заметила, что Лу Шин сидит на другом конце дивана — грустная серая фигурка на фоне разноцветной комнаты. Я больше на него не злилась. Он казался потерянным. После очередной затяжки я с восторгом обнаружила, что свет от ламп делает меня невесомой. Взмахнув рукой в воздухе, я создала там тысячу рук. Звук голоса Лу Шина, который звал меня по имени, оставил россыпь искр у меня перед глазами. Голос у него был прекрасным, мелодичным, полным любви. Я снова посмотрела на него — его окружало сияние, излучавшее сексуальное желание. Я страстно желала, чтобы он дотронулся до меня, как и в первую ночь в башенке, когда все было для меня новым и удивительным. Я никогда не думала, что можно в такой полноте ощущать умиротворение и радость. По сравнению с ними воспоминания о счастливых временах казались плоскими и хрупкими. В этом чудесном дурмане у меня не было забот, только радостное ощущение, что отныне я буду чувствовать себя так всегда. Я наконец пробудилась!
— Отведи меня к постели, — сказала я Лу Шину, и слова, по очереди вылетая из моих губ, медленно плыли к нему. Лу Шин, казалось, изумился, когда они столкнулись с его лицом. Даннер рассмеялся и призвал Лу Шина последовать моему совету.
Мы воспарили по лестнице. Лампа была зажжена, и свет закручивался вокруг кровати россыпью золотых бусин. Сквозь сияющий дверной проем я заметила ванну, которая была похожа на фарфоровую супницу, расписанную цветами изнутри и снаружи. Вода была спокойной и сверкающей. В тот момент, когда я опустила ладонь в воду и провела ею, как веслом, нарисованные цветы — маленькие розы и фиалки — стали настоящими и закружились в воздухе, наполняя его своим ароматом. Я быстро скинула с себя зудящие одежды и скользнула в прохладную воду, с ликованием чувствуя ее нежное прикосновение к обнаженной коже. Лу Шин встал на колени возле ванны и поцеловал меня в шею.
