Я все еще была сонная и плохо соображала, когда услышала, как кто-то спорит. Оглядевшись, я поняла, что до сих пор нахожусь не в своей комнате, а в Бульваре. Я подошла к окну и выглянула наружу, чтобы выяснить причину переполоха. Небо было темно-серое, как всегда между ночью и утром. Галереи пустовали. За окнами, вокруг внутреннего двора, было темно. Я повернулась и увидела слабый луч теплого света, исходивший из-за занавесей за стеклянными дверями. Голос, яростно с кем-то споривший, принадлежал моей матери. Сквозь щель между занавесями я увидела ее затылок. Она распустила волосы и сидела на диване. Мать уже вернулась с приема. В комнате был кто-то еще? Я прижалась ухом к стеклу. Она ругалась низким, странным голосом, похожим на утробный рык Карлотты. «Ты бесхребетный… жалкая марионетка… в тебе характера не больше, чем в грязном воришке…» Она швырнула на пол сложенный листок бумаги, и он приземлился недалеко от потухшего очага. Было ли это то самое письмо? Она подошла к рабочему столу, села за него, схватила лист бумаги и полоснула по нему перьевой ручкой. Затем смяла наполовину исписанный лист бумаги и тоже швырнула на пол.
— Лучше бы ты на самом деле умер! — закричала она.
Мой отец жив! Она снова мне солгала! Мне хотелось вбежать к ней и потребовать, чтобы она рассказала об отце: что с ним, где он сейчас. Но потом она подняла взгляд, и я чуть не вскрикнула от страха. Глаза ее стали совсем другими, зеленые радужки вывернулись наизнанку и стали тусклыми, будто песок. Они были похожи на глаза мертвых попрошаек, тела которых я видела в сточных канавах. Она резко поднялась, потушила лампы и пошла в спальню. Мне нужно было прочитать это письмо. Я осторожно открыла стеклянные двери. В кабинете было темно, и я стала пробираться вслепую, шаря вокруг себя руками, чтобы не наткнуться на мебель, потом опустилась на колени. Неожиданно я почувствовала чье-то прикосновение и ахнула, но это оказалась Карлотта. Она ткнулась в меня головой и замурлыкала. Я нащупала плитки возле камина, провела по ним руками — ничего. Я нашарила ножки стола и медленно поднялась. Глаза привыкли к темноте, но я не видела ничего похожего на письмо. Горько разочарованная, я осторожно выбралась из комнаты.
На следующий день мать вела себя как обычно: бодрая и здравомыслящая, она активно командовала в доме, а на вечернем приеме была обаятельной и разговорчивой и, как всегда, улыбалась всем гостям. Пока они с Золотой Голубкой были заняты гостями, я проникла в Бульвар и приоткрыла стеклянные двери ровно настолько, чтобы протиснуться в кабинет, затем зажгла газовую лампу. Я выдвигала ящики стола, пока не нашла тот, где она хранила письма. На конвертах были напечатаны названия компаний. Я посмотрела у нее под подушкой и в небольшом шкафчике рядом с кроватью, а потом подняла крышку сундука, стоявшего у изножья кровати. Из него вырвался запах скипидара. Его источником были две свернутые картины. Развернув одну из них, я увидела портрет мамы, на котором она была совсем юной девушкой. Я положила его на пол и разгладила. Ее взгляд был устремлен вперед, и мне казалось, что она смотрит прямо на меня. Грудь она прикрывала тёмно-бордовой тканью, а ее бледная кожа сияла, как холодная луна. Кто это нарисовал? Почему мама на картине едва одета?
Я хотела взглянуть на вторую картину, но меня вспугнул смех Пышного Облака, который звучал все ближе. Дверь в Бульвар отворилась. Я замерла, чтобы она меня не заметила, но Пышное Облако в это время ворковала с клиентом, приглашая его располагаться поудобнее. Почему именно в эту ночь она вдруг стала популярна! Пышное Облако закрыла стеклянные двери. Я быстро сложила картины обратно в сундук и уже собиралась потушить лампу, когда в комнату вошла Золотая Голубка.
Мы ахнули с ней одновременно. Но прежде чем она успела заговорить, я быстро спросила у нее, не видела ли она Карлотту. И будто услышав меня, из-за дверей Бульвара раздался громкий кошачий вопль.
— Я думала, это не чертова кошка, а безголовый призрак! — выругалась Пышное Облако.
Я подошла к дверям, немного их приоткрыла — и Карлотта метнулась к нам.
С кошкой на руках я торопливо спустилась в салон, где шел прием. Я надеялась, что среди гостей смогу распознать своего отца. Но потом я осознала, что вряд ли он осмелиться здесь показаться — мама просто выцарапает ему глаза. Я осмотрела гостей и начала игру, по очереди представляя каждого из присутствующих в роли своего отца. Я выбирала тех, кто мне нравился: кто мог легко рассмеяться, кто носил лучшую одежду, кому оказывалось наибольшее уважение и кто мне подмигивал. А потом взгляд мой упал на мужчину с напряженным и враждебным выражением на лице, и на другого, который так покраснел, что, казалось, готов был взорваться.
Теперь каждую ночь, перед тем как уснуть, я представляла себе разные версии своего отца: красивого или уродливого, всеми уважаемого или презираемого. В один вечер я предавалась мечтам о том, как сильно он меня любит. А на следующий день представляла, что он никогда обо мне даже не вспоминал.
@@
Через месяц после моего восьмого дня рождения я вошла в гостиную, чтобы позавтракать с облачными красавицами и их наставницами. Я приблизилась к своему любимому месту за столом, но оказалось, что на мое кресло уже водрузила свой зад новая куртизанка — Туманное Облако. Я мрачно уставилась на нее, но она просто скользнула по мне равнодушным взглядом. Мужчины по какой-то причине находили привлекательным ее пухлое круглое лицо с мелкими чертами. Но мне оно казалось похожим на изображение уродливого личика ребенка, приклеенное на желтую луну.
— Это мое кресло! — заявила я.
— Ой! Твое кресло? На нем где-то вырезано твое имя? Или ты владеешь им по официальному указу? — Она сделала вид, что осматривает подлокотники и ножки кресла. — Но я не вижу на нем твоего имени. Все кресла одинаковы.
В висках у меня бешено застучала кровь:
— Это мое кресло!
— Ах так! А с чего ты взяла, что только ты можешь на нем сидеть?
— Лулу Мими — это моя мама, — заявила я. — А я — американка, как и она сама.
— И с каких пор ублюдки-полукровки получили те же права, что и чистокровные американцы?
Меня потрясли ее слова. Ярость заклокотала в горле. Две красавицы в ужасе приложили ладони ко рту. Снежное Облако, которая нравилась мне больше других куртизанок, велела нам успокоиться. Она предложила сидеть на этом кресле по очереди. А я-то надеялась, что она примет мою сторону!
— Ты просто червяк в заднице дохлой рыбы! — выпалила я.
Служанки расхохотались.
— Ва-а! У полукровки такой грязный рот, — заметила Туманное Облако. Она посмотрела на остальных куртизанок: — Если она не полукровка, почему тогда так похожа на китаянку?
— Как ты смеешь говорить такое! — закричала я. — Я американка! Во мне нет ничего китайского!
— Тогда почему ты говоришь по-китайски?
Сначала я растерялась, потому что если бы ответила, то опять заговорила бы по-китайски и подтвердила ее правоту.
Туманное Облако взяла небольшой масляный орешек заостренными палочками для еды:
