Казалось, что это действительно так, ибо отношение Англии и США к де Голлю в начале лета 1942 года стало необычайно дружественным. 9 июля Госдепартамент США вручил де Голлю меморандум, в котором говорилось о назначении американского представителя при Французском национальном комитете, о том, что США признают вклад генерала де Голля в поддержание духа французских традиций и обещают военную помощь Французскому национальному комитету, «являющемуся символом французского Сопротивления». Конечно, этот довольно туманный меморандум не содержал четких формул признания. Даже английские заявления шли дальше, не говоря уже о документах СССР. Но, учитывая недавнее прошлое, это выглядело серьезным сдвигом. Что касается Англии, то спустя четыре дня была опубликована декларация о расширении франкоанглийского сотрудничества. 14 июля, в день французского национального праздника, на параде французских частей присутствовал генерал Эйзенхауэр, а Иден в этот день заявил по радио: «Благодаря решению генерала де Голля Франция никогда не покидала поле битвы».
Американцы и особенно англичане не скупились на красивые фразы, но упорно продолжали считать де Голля лишь «символом», а не правительством или его основой, исключавшей другие варианты. «Сражающаяся Франция» остро нуждалась в том, чтобы признали ее исключительное право представлять Францию. Западные союзники, оправдывая наихудшие опасения де Голля, отказывались это сделать. Только Советский Союз протянул тогда свободным французам дружескую руку помощи. В коммюнике от 28 сентября 1942 года Советское правительство признало Французский национальный комитет «единственным органом, обладающим правом организовывать участие в войне французских граждан французских территорий и представлять их интересы».
Между тем летом 1942 года на Британских островах концентрировались американские войска, авиация, военный флот. Де Голль не получал никакой информации об этих военных приготовлениях. Стоило ему во время встреч с официальными представителями США и Англии завести речь на тему о будущих военных операциях, как его собеседники немедленно переводили разговор на другую тему, а де Голль мрачно замолкал. Неужели готовилось открытие второго фронта? Согласно обещаниям США и Англии, которые они дали Советскому Союзу, так должно было бы случиться. Что касается де Голля, то он был самым искренним сторонником второго фронта. В июле 1942 года он представил союзным правительствам свои соображения по этому поводу. Де Голль считал операцию вполне реальной, поскольку основные силы Гитлера были скованы в России. Поэтому, по его расчетам, для осуществления успешной высадки в Европе хватило бы 50 дивизий. Де Голль представил точные сведения о том, какие силы может выделить «Сражающаяся Франция» для участия в операции. В начале июля он даже на всякий случай отдал приказ держать все французские силы в состоянии немедленной готовности.
Но он знал и о существовании другого плана, состоявшего в том, чтобы ограничиться высадкой в Северной Африке. «Я, естественно, – вспоминал он, – был за прямые наступательные операции в Европе, предпринятые из Великобритании. Никакая другая операция не могла решить дело. К тому же для Франции лучшим вариантом является тот, который может положить конец испытаниям оккупации и перенести борьбу на территорию метрополии».
Однако все больше признаков свидетельствовало о том, что США и Англия, руководствуясь какимито тайными соображениями, явно не имевшими ничего общего с интересами скорейшего разгрома фашизма, готовятся к высадке в Северной Африке. От де Голля эти планы скрывали тщательнее, чем от Виши. Он терялся в догадках и негодовал, что его оставляют в неведении, тогда как речь шла в конце концов о высадке на территории французских колоний. Он видел также подозрительные маневры американских дипломатов. Роберт Мэрфи, представлявший США в Северной Африке, вел какуюто сложную игру, в которой исключалось участие де Голля. Все подтверждало подозрение, что США ведут дело если не к устранению де Голля, то, во всяком случае, к решению французских проблем без его участия. Высадка в Северной Африке означала, что освобождение Франции откладывается на долгое время и что вообще де Голль не будет иметь к этому отношения. Трудно было вообразить чтолибо более неприятное для де Голля, которому невыносимо было сознавать, что его водят за нос. Свое унизительное положение он ощущал еще острее на фоне притворного доброжелательства, проявленного американцами и англичанами в июле. Находиться в самом центре подготовки больших событий, имеющих прямое отношение к Франции, и чувствовать себя полностью отстраненным от этой подготовки было для де Голля крайне мучительно. Поэтому 5 августа он летит на Ближний Восток и остается там до конца сентября, пытаясь противодействовать новым английским маневрам во французских колониях. Но как ни тяжела была обстановка в Лондоне, надо было туда возвращаться и, как вспоминает де Голль, «терпеть, находясь хоть и в дружеской, но чужой стране, где все стремятся к иным, своим целям, где говорят на другом языке и где я на каждом шагу ощущаю, как мало мы, с нашими скудными возможностями, значим в ведущейся крупной игре».
29 сентября на Даунингстрит происходит небывало резкое объяснение с Черчиллем. Британский премьер с негодованием говорит о независимом поведении де Голля и отвергает его требования в отношении Сирии, Ливана, Мадагаскара. В ходе взаимного обмена резкостями де Голль заявляет, что он не допустит ущемления прав Франции. Черчилль взрывается и кричит: «Вы говорите, что вы – Франция! Вы – не Франция! Я не признаю вас Францией, не признаю, что в вашем лице имею дело с Францией!» Британский премьер разбушевался: «Франция! Где она? Я, конечно, признаю, что генерал де Голль и его последователи представляют собой значительную и уважаемую часть французского народа. Но, несомненно, можно и кроме них найти власть, представляющую не меньшую ценность». Де Голль прерывает его: «Если, повашему, я не являюсь представителем Франции, то почему же и по какому праву вы обсуждаете со мной вопросы, связанные с международными интересами Франции?»
Черчилль сурово молчит. Но этот «лейтенант Рузвельта» делает свое дело вместе с американцами, а де Голлю остается только ждать, когда поднимется занавес и начнется новый акт его драмы.
Алжир
Лондон, 7 ноября 1942 года… Советский посол при эмигрантских правительствах Богомолов давал прием в честь 25й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Находившийся в толпе гостей Рене Плевен, член Французского национального комитета, почувствовал, как знакомый чехословацкий министр взял его за локоть и прошептал ему на ухо: «Этой ночью…»
К берегам Алжира, Туниса и Марокко подходили в это время 200 военных и 110 транспортных судов, осуществляя операцию «Факел». 120 тысяч американских и английских солдат начали высадку на территории французских колоний.
Английское правительство ночью сообщило о десанте по телефону дежурившему в «Карлтонгарденс» полковнику Бийоту. В 6 часов утра он явился к де Голлю. Генерал встретил его в пижаме и шлепанцах. Выслушав сообщение, он побледнел. «Надеюсь, – воскликнул де Голль, – что люди Виши сбросят их в море! Во Францию не вступают с помощью кражи со взломом!»
Де Голль знал, что операция должна состояться. Но он до последней минуты надеялся, что союзники все же в какойто мере привлекут его к участию в ней, хотя бы предупредят заранее. Но его игнорировали в самой унизительной форме. Принимая утром Жака Сустеля, одного из самых близких своих сотрудников, он удрученно заметил: «Только бог знает, каковы будут последствия этих событий для Франции. Лучше нам не вмешиваться в них…»
