На другой день германские самолеты приземлились в Сирии. Дело принимало серьезный оборот. Гитлер подбирался к Суэцкому каналу. В Ираке вспыхнуло антибританское восстание, лидеры которого были связаны с немцами. Теперь нельзя было пренебрегать ничем, ни моральным влиянием «Свободной Франции», ни ее немногочисленными войсками. Вот почему Черчилль неожиданно предложил де Голлю поехать в Каир и заняться Левантом.
Де Голль был настолько растроган таким поворотом дела, что послал Черчиллю очень теплое письмо, причем на английском языке. Уникальный случай!
20 мая де Голль телеграфирует генералу Катру в Каир: «Надо наступать на Дамаск даже с одним батальоном. Психологический эффект сделает остальное». Уж не забыл ли он жестокий урок Дакара? Нет, на этот раз англичане пойдут до конца. К тому же уклонение от операции равносильно отказу от Сирии и Ливана в пользу Англии. Чтобы не допустить этого, де Голль согласился с необходимостью сражения французов с французами, чего он всегда старался избежать любой ценой.
8 июня войска Великобритании и «Свободной Франции» начали наступление. Зная, что Англия не упустит возможности изобразить себя защитницей независимости арабов, де Голль намеревался объявить о стремлении Франции покончить с режимом мандата и предоставить Сирии и Ливану независимость. Как и следовало ожидать, англичане потребовали, чтобы подобная декларация была сделана от имени двух стран или, в крайнем случае, чтобы Англия была гарантом выполнения французского обещания. Игнорируя просьбу Черчилля, де Голль отверг эти претензии и опубликовал свою отдельную декларацию. Но это было только началом конфликта небывалой остроты.
После тяжелых боев с войсками Виши, в которых соединения «Свободной Франции» понесли большие потери, командующий вишистами генерал Денц обратился с просьбой о прекращении огня. Англичане вступили с ним в переговоры и, игнорируя «Свободную Францию», заключили конвенцию о перемирии в СенЖанд’Акре. Эта конвенция, подписанная 14 июля, в день французского национального праздника, означала полную передачу Сирии под власть Англии. Права «Свободной Франции» даже не упоминались. Английское командование обещало не препятствовать свободной эвакуации войск Виши из Леванта.
Взбешенный де Голль в самой категорической форме немедленно заявил англичанам, что он не признает перемирия в СенЖанд’Акре, и приказал генералу Катру взять в свои руки всю власть в Сирии и Ливане, не считаясь с каким бы то ни было сопротивлением с любой стороны, что вооруженные силы «Свободной Франции» больше не будут подчиняться английскому командованию. Итак, де Голль открыто пошел на риск военного столкновения с англичанами, лишь бы не уступить им французские «законные» владения.
Тогда Англия снова идет на видимость уступки и заключает с представителями де Голля дополнительное соглашение к конвенции о перемирии. Формально требования де Голля удовлетворены. Он отправляется в Дамаск и Бейрут, где его сторонники устраивают главе «Свободной Франции» торжественную встречу. А пока де Голль произносил речи, совещался с сирийскими политическими деятелями и строил планы утверждения на Ближнем Востоке влияния «Свободной Франции», англичане не теряли времени. Дополнительного соглашения как будто и не существовало. Представителям де Голля попрежнему не давали возможности установить контакт с личным составом войск Виши, чтобы вербовать их в армию «Свободной Франции». Англичане быстро оккупировали страну и, развивая бешеную деятельность, настраивали арабов против французского «колониального господства». Французские флаги спускались и вместо них поднимались британские. Перед лицом нового вероломства англичан де Голль отдает приказ своим войскам вооруженной силой защищать права Франции. Новая опасность разрыва с Англией и угроза военного столкновения с нею перепугали ближайших сотрудников де Голля. Разъясняя им свою позицию, де Голль писал: «Наше величие и сила заключаются единственно в нашей непримиримости во всем, что касается защиты прав Франции. Эта непримиримость будет нам нужна вплоть до самого Рейна».
Осторожные соратники де Голля просто не понимали ситуации. «Непримиримость» их лидера была великолепно рассчитанной игрой. Он учитывал, что Черчилль, ведя большую, трудную войну, совершенно не заинтересован в создании новых трудностей, что, сделав год назад ставку на де Голля, он уже стал пленником своего выбора и не может позволить себе роскошь просто отшвырнуть со своего пути взбунтовавшегося вассала. Его флирт с Виши осенью 1940 года кончился безрезультатно, ибо Виши предпочло ориентироваться исключительно на Гитлера. Надо же было иметь какойто ключ к Франции, пусть даже и такой неудобный. К тому же в душе Черчилль понимал де Голля, он сам бывал непримирим в защите имперских интересов Британии. А уж если он раньше недооценил способности де Голля, то кто в этом виноват, кроме него самого?
В конечном счете Англия уступила, и де Голль утвердил на какоето время свою власть в Сирии и Ливане. В последний момент ему даже удалось привлечь на свою сторону 6 тысяч солдат и 127 офицеров из войск генерала Денца. Но 25 тысяч человек отплыли во Францию в распоряжение Петэна. Твердость де Голля сыграла решающую роль в исходе ожесточенной франкобританской схватки, когда казалось, что врагом Франции является не Германия, а Англия. 1 сентября 1941 г. де Голль вернулся победителем в столицу побежденной им Англии…
Итак, прошел год с тех пор, как де Голль бросил в эфир свой призыв 18 июня. Он был тогда один и не имел ничего, кроме сознания своей особой миссии. Он вдохновлялся историей Франции, образами великих героев ее прошлого, голоса которых он слышал, вернее создавал своим воображением, подобно голосам, вдохновлявшим Жанну д’Арк. Вот каким увидел его 19 июня 1940 года журналист Пьер Бурдан: «Человек далекой эпохи, черты которого с первого взгляда напоминают средневековый рисунок. Хочется видеть его в старинном шлеме… Его глаза отличаются тем, что не отражают ничего из происходящего вокруг него; их выражение не меняется в зависимости от поведения присутствующих или окружающей его атмосферы. Этот человек стремится сохранить независимость и не поддаться какимлибо чувствам. В его глазах горит чтото не от мира сего».
Но де Голль обладал кроме эмоциональных порывов и инстинкта в духе Бергсона очень трезвым умом, способностью холодного расчета и обоснованного предвидения. Несколько иной, более земной и реальный образ де Голля рисует известный журналист д’Астье де ла Вижери, встретившийся с генералом через год с небольшим: «Он еще выше ростом, чем это представляют. Его движения медленны и тяжелы, как и его нос. Маленькая голова с восковым лицом на нескладном теле. Самый привычный его жест – он поднимает руки, плотно прижимая локти к бокам. И тогда видны вялые, очень женственные кисти с хрупкими запястьями. На обращенных кверху ладонях эти руки как будто тщатся поднять целый мир абстрактных грузов… Он не любит людей, он любит лишь их историю, в особенности историю Франции, одну из глав которой он как будто мысленно пишет».
Пожалуй, он не столько мысленно писал, сколько творил историю на протяжении этого года, первого года его большой и необычной политической карьеры. Он сумел достичь многого, смог перенести неудачи и добиться успехов. И он почувствовал себя, наконец, в своей излюбленной стихии исторического действия как рыба в воде. Но в творимой им истории, наполненной звучными фразами о величии Франции, пока совсем не видно Франции реальной, которая влачила тогда жалкое существование под гнетом фашистской оккупации и унизительно тяжкого коллаборационизма Виши. Неужели де Голль рассчитывает обойтись без нее?
