Что касается людей из ближайшего лондонского окружения де Голля первых недель существования «Свободной Франции», то подавляющее большинство их объединялось вокруг него вовсе не изза личной приверженности к генералу. Почти все они вообще не знали его раньше, и, будь на его месте другой деятель, они присоединились бы и к нему. Они просто разделяли убеждение де Голля в том, что Германия неизбежно потерпит поражение. А де Голль постоянно напоминал об этом. 30 июня 1940 года, беседуя с Морисом Шуманом, только что прибывшим в Лондон, де Голль говорил: «Я думаю, что Россия вступит в войну раньше Америки, но в конечном счете оба эти государства примут участие в ней… Гитлер мечтает об Украине. Он не сможет удержаться от искушения решить судьбу России, и это будет началом его гибели… В общем, война – это страшная проблема, но все же разрешимая. Необходимо вернуть Францию в лагерь, который победит».
Опираясь на это необычайное чувство исторической перспективы, де Голль строит всю свою практическую деятельность. Чтобы «вернуть Францию» в лагерь тех, кто победит, де Голль разрабатывает и терпеливо проводит в жизнь весьма расчетливую, дальновидную, хотя внешне и крайне экстравагантную политику. В отличие от многих эмигрантских правительств, он не хочет пассивно ждать поражения Германии. Он делает все, чтобы оказаться среди победителей, которые в будущем получат право решать судьбы мира. Для этого он стремится объединить вокруг себя наибольшее число французов, создать вооруженные силы «Свободной Франции», приобрести территориальную базу в колониях, завоевать поддержку и уважение великих держав. Вот основные направления его политики, с помощью которой он мечтал вернуть Франции положение великой державы. И для достижения этой грандиозной цели у него не было ничего, кроме кучки случайных приверженцев и весьма условной поддержки Черчилля. Даже большая карта Франции, которая висела в лондонском кабинете де Голля, как свидетельствует фотография тех времен, была на английском языке.
22 июня де Голль объявил о создании комитета «Свободная Франция», а 28 июня произошло нечто более существенное – в Лондоне было опубликовано следующее коммюнике: «Правительство Его Величества признает генерала де Голля главой всех свободных французов, которые, где бы они ни находились, присоединяются к нему для защиты дела союзников».
Де Голль сразу вступил в переговоры, в ходе которых он добивался более конкретных обязательств и обещаний Англии. После длительных и довольно острых дискуссий 7 августа 1940 года было подписано соглашение. Правительство Великобритании обязалось обеспечить после победы «полное восстановление независимости и величия Франции». Однако де Голлю не удалось добиться никаких обязательств в отношении территориальной целостности Франции и ее владений. В секретном письме Черчиллю по этому поводу де Голль с сожалением писал: «Надеюсь, что события позволят английскому правительству рассмотреть в будущем эти вопросы с меньшей осторожностью».
Де Голль сохранил командование французскими силами, признавая лишь «общие директивы» английского правительства. Расходы на содержание этих сил брала на себя Англия, но речь шла лишь об авансе, который был возвращен еще в ходе войны. Хотя соглашение от 7 августа дало вишистской пропаганде повод говорить о де Голле как о «британском агенте», оно создавало коекакую видимость законности для существования «Свободной Франции» в качестве зародыша государства. По мнению юристов, комитет «Свободная Франция» стал «частичным правительством дефакто».
Но такое мнение сложилось позднее, а в конце июня 1940 года сообщения о де Голле, появившиеся на задворках газетных страниц, вызывали лишь недоумение. Черчилль недовольно говорил Спирсу: «В международном плане де Голль неизвестен. Надо, чтобы его знали». В ответ на это генерал Спирс просил выделить 1000 фунтов и гарантировал, что менее чем через шесть месяцев о де Голле заговорят все газеты мира. Черчилль дал 500 фунтов, и Спирс поручил дело агенту по рекламе Ричмонду Тамплю, который прислал к де Голлю фотографа. Генерал встретил его с раздражением. «Меня выпускают в продажу, как кусок туалетного мыла», – говорил он своим сотрудникам. Тем не менее он согласился на эту рекламу, ибо так надо было для его «частичного правительства», которому еще предстояло приобрести самое главное: население, территорию и, конечно, армию, ибо шла война. Де Голль прилагает огромные, даже отчаянные усилия, чтобы сколотить подобие своих вооруженных сил из французских частей, оказавшихся в Англии. Там находились остатки войск, эвакуировавшихся вместе с англичанами из Дюнкерка, подразделения французского Иностранного легиона, в портах стояли французские военные и торговые суда, в госпиталях лежали раненые французы. Далеко не все они примкнули к де Голлю. Так, из 2000 раненых присоединились только 200 человек. Но какойто зародыш французских вооруженных сил удалось создать. У де Голля появился свой флот: один тральщик и две подводные лодки. 14 июля, в день национального праздника, устроили парад французских частей. 21 июля несколько французских летчиков участвовали в бомбардировке Рура. За первые три месяца численность войск «Свободной Франции» достигла 7000 человек. По сравнению с гигантскими масштабами событий, это было нечто микроскопическое.
Обширной территориальной базой и неисчерпаемым источником людских и материальных ресурсов могли бы быть колониальные владения Франции. Де Голль больше всего рассчитывал на них. Еще 24 июня, на другой день после предательской капитуляции Петэна, де Голль обратился к «проконсулам», к командующим французскими войсками и губернаторам французских колоний с призывом присоединиться к «Свободной Франции». Откликнулись только двое: генерал Кениг и генерал Лежантийом. Но повести за собой управлявшиеся ими территории – Индокитай и Сомали – они не смогли, и те остались под властью Виши. Де Голль направляет в колонии своих самых энергичных помощников, развертывает пропаганду, наконец, сам едет в Африку. Ценой напряженных усилий, а иногда и благодаря счастливым случайностям, у де Голля появляется «своя» территория. На сторону «Свободной Франции» переходят основные части Экваториальной Африки: Чад, Камерун, Среднее Конго. К де Голлю присоединяются французские владения в Океании и небольшие территории, принадлежавшие Франции в Индии. Но главные французские владения: Алжир, Тунис, Марокко, страны Леванта, Французская Западная Африка, Мадагаскар остаются под властью Виши.
Вновь де Голль оказался в парадоксальном положении, во многом схожем с его деятельностью до войны. Тогда ему пришлось ради подготовки Франции к войне с Германией бороться против французского Генерального штаба. Сейчас, в борьбе против Виши, противником оказалась союзная Англия, и в первую очередь его покровитель Черчилль.
На протяжении всей войны, и особенно в первое время после создания «Свободной Франции», судьба де Голля в решающей мере зависела от Черчилля. Признание «главой свободных французов», как выяснилось буквально через несколько дней, не означало готовности Черчилля постоянно содействовать де Голлю. Отношения между ними резко колебались между дружбой и ненавистью, часто доходя до грани разрыва. Ведь находясь в сильной зависимости от Черчилля, де Голль проводил самостоятельную политику. К тому же в англофранцузском браке по расчету обнаружилось полное несходство характеров. А поскольку сталкивались два сильных, очень властных характера, то конфликтам не было конца. Позиции Черчилля были неизмеримо сильнее, и сознание этого отнюдь не побуждало его считаться с де Голлем, в котором он, потомок знаменитого аристократического рода, признанный крупный политический деятель, самоуверенный и властный, всегда видел выскочку. Что мог противопоставить не имевший ничего за душой, никому не известный французский бригадный генерал британскому могуществу, которое так ярко воплощал Черчилль? Ничего, кроме упорства, целеустремленности и надменной гордости. Но это еще больше раздражало Черчилля. Правда, уже после войны, так сказать задним числом, Черчилль отдавал должное особым качествам строптивого французского партнера, продолжая, впрочем, подчеркивать, что из всех крестов, какие он нес на себе в войну, самым тяжелым был Лотарингский крест. В четвертом томе своих мемуаров о Второй мировой войне Черчилль писал: «Эти страницы содержат суровую критику, основанную на событиях того момента, по адресу генерала де Голля, и, несомненно, у меня были с ним непрерывные разногласия и много резких столкновений. Однако в наших отношениях был один доминирующий элемент… Я знал, что он не был другом Англии, но я всегда признавал в нем дух и идею, которые навсегда утвердят слово «Франция» на страницах истории. Я понимал его и, негодуя, одновременно восхищался его высокомерным поведением. Эмигрант, изгнанный с родины, приговоренный к смерти, он находился в полной зависимости от доброжелательности сначала английского правительства, а затем правительства Соединенных Штатов. Немцы захватили его родину. У него нигде не было настоящей точки опоры. Тем не менее он противостоял всему. Всегда, даже тогда, когда он поступал наихудшим образом, он, казалось, выражал индивидуальность Франции – великой нации со всей ее гордостью, властностью и честолюбием. О нем говорили в насмешку, что он считал себя живым воплощением Жанны д’Арк. Это не казалось мне таким нелепым, как выглядело».
