Де Голль предпринял еще один, совершенно беспрецедентный для армейского полковника шаг. 21 января 1940 года он направил 80 наиболее крупным военным и политическим деятелям меморандум, в котором вновь писал о крайне опасном положении Франции и о необходимости немедленных энергичных мер. Де Голль предупреждал о неизбежности большого наступления немцев с применением огромных бронетанковых и механизированных сил при поддержке авиации. Он предсказывал, что французский фронт может быть в любой момент прорван и тогда разгром неминуем. Он требовал немедленно свести в один кулак все распыленные по разным соединениям танки. Де Голль ясно видел будущее. Ссылаясь на опыт боевых операций в Польше, де Голль писал: «Быть инертным в нынешнем конфликте, значит оказаться побежденным… Французский народ ни в коем случае не должен питать иллюзий, будто бы нынешний отказ наших вооруженных сил от наступательной доктрины соответствует характеру начавшейся войны. Как раз наоборот. Мотор придает современным средствам уничтожения такую мощь, такую скорость, такой радиус действия, что уже начавшаяся война рано или поздно по размаху и стремительности маневра, внезапности атак, по масштабам вторжения и преследования намного превзойдет все, что было наиболее замечательного с этой точки зрения в прошлом… Не следует заблуждаться! Начавшаяся война может превратиться в самую распространенную, самую сложную, самую жестокую из войн, которые когдалибо опустошали землю. Породивший ее политический, экономический, социальный и моральный кризис носит столь глубокий и всеобъемлющий характер, что он неизбежно приведет к коренному перевороту в положении народов и в структуре государств. В силу непостижимой гармонии вещей орудием этого переворота, вполне соответствующим его гигантским масштабам, становится армия моторов. Уже давно пора Франции сделать из этого вывод».
Гласом вопиющего в пустыне остался и этот крик души полковника де Голля. В Париже же происходило нечто невероятное. О войне против Германии как будто забыли, хотя германского вторжения можно было ожидать в любой момент. Коечто, правда, делали. В начале 1940 года наконецто сформировали одну танковую дивизию, оснастив ее устаревшими машинами образца 1925 года. Дивизия получила 120 таких танков, тогда как, по расчетам де Голля, полностью оправдавшимся практикой войны, их должно было быть 500.
Зато лихорадочная деятельность развернулась в другом направлении. В это время шла война между Финляндией и СССР. Решено было ввязаться в эту войну на стороне Финляндии. Началась бешеная подготовка так называемой «белой Марны», как, по безумной аналогии с боями на Марне в 1914 году, называли авантюристический план антисоветской войны. Хотя французская армия, против которой стояли готовые к бою огромные силы гитлеровцев, крайне нуждалась в самом необходимом, в Финляндию срочно направили 175 самолетов, 500 орудий, 5000 пулеметов и автоматов и другое снаряжение. 8 января Даладье отдал приказ о формировании специальной альпийской бригады для отправки в Финляндию. Приказ был выполнен за 20 дней. 19 января последовало указание подготовить план операции по уничтожению нефтяных промыслов в Баку. На Ближний Восток направили для подготовки наступления на Кавказ генерала Вейгана. Только окончание в марте 1940 года советскофинской войны предотвратило осуществление этих грандиозных по своей нелепости замыслов. Генерал де Голль так описывает в своих «Военных мемуарах» тогдашнюю обстановку во Франции: «Надо сказать, что некоторые круги усматривали врага скорее в Сталине, чем в Гитлере. Они были больше озабочены тем, как нанести удар России – оказанием ли помощи Финляндии, бомбардировкой ли Баку или высадкой в Стамбуле, чем вопросом о том, каким образом справиться с Германией… Что касается совершенно дезориентированной массы, чувствовавшей, что ничто и никто во главе государства не в состоянии руководить событиями, то она находилась в состоянии сомнения и неуверенности. Ясно было, что серьезное испытание вызовет в стране волну отчаяния и ужаса, которая может погубить все».
20 марта 1940 года разразился правительственный кризис, кабинет Даладье ушел в отставку. После прорыва «линии Маннергейма» Красной Армией и заключения перемирия обнаружилась бессмыслица планов антисоветской войны, которую Даладье превратил в главную задачу своего правительства. Формирование нового кабинета поручили Полю Рейно, зарекомендовавшему себя в качестве сторонника ведения серьезной войны против Германии или, как говорили тогда, «французского Черчилля». Не последнюю роль в приобретении такой репутации играло то, что Рейно ловко использовал с 1935 года идеи де Голля, которые он громко провозглашал.
Рейно немедленно вызвал в Париж де Голля и поручил ему написать правительственную декларацию. Полковник быстро составил яркий и краткий текст, целиком одобренный новым премьером. Де Голль впервые становится непосредственным свидетелем процедуры формирования кабинета и видит этот клубок интриг, сделок, взаимный обман и жонглирование парламентской арифметикой. Он видит игру интересов, тщеславия, корыстных расчетов. Казалось, все забыли, что идет война, что над Францией нависла смертельная опасность. На де Голля все это производит впечатление чудовищного фарса.
Распределяя должности министров, Рейно учитывал не способности того или иного человека, а то, сколько это даст голосов депутатов. Так, он поручил важный пост военного министра Эдуарду Даладье, бывшему премьеру, с которым у него были самые плохие отношения. Все знали, что нормально работать вместе они не смогут. Но Рейно нужны были голоса радикалов. Новый премьер назначил министрами 11 представителей этой партии, а при голосовании из 116 депутатоврадикалов он получил от них только 33 голоса. Чтобы заручиться поддержкой крайне правых, открыто требовавших скорейшего мира с Гитлером, он назначил на ответственный пост генерального директора Индокитайского банка Поля Бодуэна, друга Лаваля и отнюдь не противника фашизма. Иначе говоря, чтобы вести войну с Гитлером, Рейно сделал министром прогитлеровца. Впрочем, в кулуарах палаты говорили, что на этом назначении настояла графиня ля Порт, любовница Рейно.
Де Голль сидел в ложе для публики в зале Бурбонского дворца во время обсуждения правительственной декларации. Это заседание показалось ему ужасным. Он так описывает прения: «В ходе их выступили представители группировок и отдельных лиц, считавших себя обойденными в результате очередной министерской комбинации. Опасность, переживаемая родиной, необходимость усилий со стороны нации, содействие свободного мира – все это упоминалось только для того, чтобы облечь в парадные одежды свои претензии и свое озлобление».
Но вот наступает момент утверждения полномочий нового премьерминистра. И даже собственная партия Рейно – демократический альянс – голосует против! Это был какойто хаос, где перепуталось все. В итоге Рейно собрал 268 голосов при 156 против и 111 воздержавшихся. Большинство в один голос! Если бы это было так! Де Голль слышал, как в кулуарах открыто говорили о подтасовке подсчета голосов.
Де Голль и раньше крайне отрицательно относился к парламентской системе. Но картина, представшая перед ним в эти тяжелые для Франции дни, настолько потрясла его, что он на всю жизнь сохранит отвращение к парламенту и будет проявлять его даже в ситуациях, которые вовсе не оправдывали такое чувство.
