Де Голль совершенно не разделяет розовых надежд тех, кто был убаюкан сладкоречивыми разговорами Бриана о вечном мире. Блаженный оптимизм в отношении согласия и примирения с Германией раздражает и возмущает его. Будущее представляется ему в мрачном свете. В 1928 году он пишет в одном из писем Люсьену Нашену:
«Ход событий силой обстоятельств разрушит все существующие в Европе, согласованные и столь дорогие барьеры. Нельзя не видеть того, что аншлюс близок, затем Германия силой или другим способом вернет все, что было вырвано у нее в пользу Польши. После этого от нас потребуют Эльзас. Мне кажется это ясным как божий день».
С растущим негодованием наблюдает он за тем, как высшие военные руководители, самодовольно считавшие себя творцами победы 1918 года, ревниво оберегают свой опыт, свои методы, препятствуя осуществлению любой новой мысли. Они надеются, что французская армия в будущей войне сможет отсидеться за укреплениями, на строительство которых идут огромные средства, в то время как на техническое оснащение армии остаются крохи. Правда, спустя много лет де Голль напишет в своих мемуарах об этом времени: «Военная служба давала огромное удовлетворение моему сердцу и уму. В армии, пребывавшей в состоянии бездействия, я видел силу, предназначенную для великих свершений в ближайшем будущем».
Видимо, время стерло в его памяти многое, ибо никакого «удовлетворения» не чувствуется, например, в его Письме Люсьену Нашену от 20 июня 1929 года: «Ах, как тягостно тащить на себе этот хомут. Однако это необходимо. Чтобы спасти родину, через несколько лет за наши фалды будут цепляться… и прежде всего этот сброд»
[1].
В это же время на Шарля де Голля обрушилось личное несчастье. 1 января 1928 года у него родилась вторая дочь, которую назвали Анна. Вскоре выяснилось, что ребенок страдает врожденным заболеванием, проявляющимся в глубокой интеллектуальной недоразвитости. Но из своих троих детей именно Анну, прожившую всего 20 лет, де Голль особенно и мучительно любил. Ивонна де Голль писала одной своей подруге: «Шарль и я отдали бы все, все, здоровье, состояние, успех, карьеру, лишь бы Анна была такой же девочкой, как и другие.» Де Голль скрывал свое горе под ледяной маской хладнокровия…
В конце 1929 года де Голль по его просьбе был направлен в штаб французских войск в Сирии и Ливане. После распада Оттоманской империи Франция в 1920 году получила мандат Лиги Наций на управление этими странами. Численность французских войск в районе Ближнего Востока была огромна. Ведь здесь был один из главных очагов национальноосвободительного движения народов французской колониальной империи. За два года до приезда де Голля в Бейрут французам с большим трудом удалось подавить национальное восстание сирийского народа. Здесь де Голль впервые увидел в действии методы французской колониальной политики, сочетавшей беспощадные репрессии с вынужденными политическими уступками. Во время пребывания на Востоке в жизни де Голля не произошло значительных событий. Но он смог многое увидеть и приобрести знания, которые в будущем ему придутся весьма кстати. Де Голль побывал в Каире, Багдаде, Дамаске, Алеппо, Иерусалиме. Везде он с любопытством всматривался в экзотическую обстановку Востока и сумел быстро понять, насколько нереальны надежды на сохранение здесь французского господства. Через полгода пребывания в Леванте он писал Люсьену Нашену: «Вот уже десять лет мы находимся в этих странах. У меня такое впечатление, что мы не очень укоренились здесь и что попрежнему наши люди остаются иностранцами для местных жителей, как и они для нас. Ради пребывания здесь мы поддерживали в этой стране худшую систему, восстанавливая этих людей против себя… Мы никогда ничего не создали для них, ни каналов Нила, ни акведуков Пальмиры, ни римских дорог, ни оливковых рощ… Думаю, что наша судьба в том, чтобы уйти отсюда…»
Нельзя не заметить, что Шарль де Голль весьма трезво и проницательно оценивает шансы Франции на Ближнем Востоке. Еще бы, жизнь уже многому его научила. Последнее десятилетие его жизни, если не считать удачной женитьбы и повышения, впрочем запоздалого, в чине, было для него тяжелым. Мечты и замыслы де Голля остались неосуществленными. Попытки обратить внимание на свои идеи не имели успеха. Конечно, итогом этих десяти лет был приобретенный им опыт. Но он ничем не обнадеживает его.
Шпага
«Все хорошо, прекрасная маркиза!» – песенка с таким рефреном стала самой популярной во Франции в те годы, когда Шарль де Голль в мрачном одиночестве взирал на мир, видя везде «печать упадка». В своем пессимизме он оказался действительно одиноким, ибо для буржуазии Франции в 1926–1930 годы наступило время эйфории – радостного, повышенного настроения. В самом деле, после многих лет катастрофической инфляции благодаря реформам Пуанкарэ франк стал одной из самых прочных валют. На смену господству старого ростовщического капитала, изрядно потрепанного в катаклизмах мировой войны, поднимался новый промышленный капитал. Производство во Франции с 1920 по 1929 год возросло на 31 процент, тогда как по всей Европе оно увеличилось только на 18 процентов.
Непоколебимой казалась гегемония Франции в Европе, обеспеченная Версальским договором. Бриан навевал пацифистские золотые сны, обещал эру бесконечного мира. Правда, в хор беззаботных голосов иногда врывался грозный рев подымавшегося в Германии фашизма. Но ведь Германия пойдет воевать на восток против большевиков! Разве не заключен Локарнский договор, гарантирующий только западные границы Германии? В кабачках на Монмартре распевали такую песенку: «Локарно… Локарно… Все прекрасно!» Когда один шансонье изменил последние слова и пропел: «Все напрасно!», его освистали. О какой войне может идти речь, если даже металлургические фирмы разных стран объединяются? В 1926 году возник Стальной картель Франции, Германии, Бельгии и Люксембурга, символизирующий, казалось, начало конца международной экономической конкуренции. А «панЕвропа», которая превратит европейский конгломерат народов в дружную семью, как уверял Бриан?
Нет, все хорошо, очень хорошо, прекрасная маркиза! Жюль Ромэн выпустил новый роман «Люди доброй воли», где нарисовал безмятежно оптимистическую картину тогдашнего буржуазного общества. А живопись! Стоило посетить Салон, чтобы тревожные предчувствия рассеялись. Матисс в серии «Одалисок» и портретов создавал изумительный светлый колорит, свою знаменитую гармонию цветов, сводя рисунок к нескольким простым линиям и заливая полотно ярким светом. Все тона радовались и у Брака. Марке утверждал простую и непосредственную поэзию жизни.
Нет, все прекрасно, раз «весь Париж» каждый вечер безмятежно предается удовольствиям. Ресторанное дело процветало. Буржуазная молодежь увлекалась нахлынувшими из США новыми танцами под звуки возбуждавшего кровь заокеанского джаза, совершавшего триумфальное шествие по Европе. Не многие догадывались, что пляшут на вулкане, грозные силы которого все чаще давали о себе знать. Ведь «процветание» выросло на почве небывало интенсивной эксплуатации рабочего класса, который теперь все яснее сознавал смысл своего положения, ибо активно действовала молодая Французская коммунистическая партия. На парламентских выборах в апреле 1928 года коммунисты получили свыше миллиона голосов, на 200 тысяч больше, чем на предыдущих выборах!
