Одновременно все большее значение для эволюции алжирской проблемы приобретает движение за мир. Именно осенью 1960 года оно становится особенно массовым. Переговоры в Мелене породили надежды; их провал вызвал горькое разочарование и усилил решимость бороться против войны. Движение выражается в разных формах – от массовых, организованных действий трудящихсякоммунистов до таких крайних форм, как прямая помощь ФЛН. В сентябре происходит суд над 25 участниками «сети Жансона», которые непосредственно сотрудничали с алжирским освободительным движением. Тогда же публикуется «манифест 121», подписанный крупными деятелями культуры. Манифест оправдывал отказ от участия в войне вплоть до дезертирства. А число дезертиров в последнее время заметно возросло. Против подписавших манифест возбуждается судебное преследование. Среди обвиняемых – всемирно известный философ и писатель ЖанПоль Сартр. Узнав об этом, де Голль говорит своим сотрудникам: «Возбуждать общественность – ремесло интеллигентов. Они в своей роли. Пусть они это делают. Не в первый раз такие люди доставляют хлопоты властям». И президент вспоминает Золя, Роллана, особенно Вольтера. И он неофициально просит судебные органы прекратить дело против Сартра.
Может быть, он не придает значения движению за мир в Алжире? Напротив, он поражен его размахом, и оно побуждает его напряженно обдумывать новые ходы в сложной алжирской игре. Именно тогда де Голль принимает решения, которые приведут через шестнадцать месяцев к окончанию войны…
В это время в речах де Голля обычной становится новая формула: «алжирский Алжир», вызывающая бешенство «ультра». А 5 сентября на очередной прессконференции он заявляет, что «единственный вопрос», который остается, это добиться того, чтобы «алжирский Алжир» остался в «ассоциации, в дружеском союзе» с Францией. Иначе говоря, цена самоопределения – сохранение в Алжире важнейших французских позиций и привилегий. Президент указывает также: «Со всех сторон говорят: де Голль может решить алжирскую проблему. Если он этого не сделает, то этого не сделает никто. Так пусть мне дадут возможность это сделать. Я не требую большего».
К кому же обращается генерал с этим требованием? К упорным сторонникам «французского Алжира»? Но они уже не в состоянии воспринимать какиелибо логические доводы. К левым силам? Но они своей борьбой за мир служат для него, по крайней мере, мощным противовесом «ультра». Речь идет о тех колеблющихся, которые все еще не могут окончательно согласиться с тем, что Алжир – это не Франция. А они есть повсюду: в армии, в парламенте, в государственном аппарате, даже в его правительстве. Любопытно, что он вынужден прибегать к весьма странным для него приемам, если не сказать уловкам.
4 ноября радио и телевидение передают его речь. А в ней содержится нечто весьма новое, хотя это всего лишь слова. Но слова всегда служат де Голлю важнейшим орудием политического действия. Он впервые произносит термин «Алжирская республика», которая «будет существовать однажды». Комментаторы расценивают это заявление как обещание формального признания дефакто Временного правительства Алжирской республики. Итак, новая сенсация, вызывающая удовлетворение одних и ярость других. Среди последних и его премьерминистр Мишель Дебрэ, который бурно протестует: «Но ведь это абсолютно не соответствует тексту, который я читал!» С обезоруживающей искренностью генерал отвечает: «Это правда. Я не хотел говорить об Алжирской республике. Верно. Но я это сказал. В конце концов лучше сделать так, поскольку все равно это кончится именно так».
В ноябре 1960 года генерал приступает к подготовке новых акций в алжирской политике. Создается пост государственного министра по алжирским делам, подчиненного непосредственно президенту. На этот пост назначается Луи Жокс, соратник де Голля времен войны, опытный дипломат. Тем самым отстраняются от алжирских дел члены правительства, которые, несмотря на личную преданность генералу, все еще не могли отрешиться от своей слабости к «французскому Алжиру».
14 ноября де Голль объявил на заседании Совета министров свое решение вынести алжирский вопрос на референдум, который назначен на 8 января 1961 года. Намереваясь приступить, наконец, к более решительным действиям, он хочет заручиться новым выражением доверия Франции и заодно упрочить свои личные позиции.
Как раз в эти дни Шарлю де Голлю исполняется 70 лет. Он принимает поздравления с мрачным раздражением: «Вам приятно видеть меня постаревшим?» Но это не просто его обычный пессимистический тон в отношении самого себя. Генерал чувствует упадок своих сил и ухудшение здоровья. От него слышат: «Моя жизнь угасает». Он вспоминает прошлое, времена «Свободной Франции»: «То, что я делал в Лондоне, воодушевляло меня. А сейчас…» Де Голль пытается сохранить внешний облик «человека 18 июня» и, появляясь публично, не носит очков. Но он не видит черт собеседника, перед ним только тени. Примерно в это время он, принимая премьера Республики Конго аббата Юльбера Юлу, одетого в сутану, обратился к нему: «Мадам…» Генерал с горечью рассказывал об этом эпизоде, о том, как ему неприятно быть воплощением физического упадка. И тут же сила характера берет верх, и он заявляет: «В жизни человека, как и в жизни нации, бывают часы безнадежности. Но волевой человек не может поддаваться отчаянию».
События снова потребуют от него вскоре большой выдержки и самообладания. В начале декабря де Голль отправляется в поездку (на этот раз последнюю) по Алжиру. Он намеревался подготовить армию, администрацию к предстоящему самоопределению страны. Положение там оставалось напряженным, европейское население волновалось и присутствие президента должно было успокоить страсти. Разве не сумел он в июне 1958 года одним своим появлением потушить мятеж? Тогда алжирские французы встречали его восторженными овациями. Сейчас те же самые люди готовили ему совсем другую встречу. В Алжир специально прибыли из Испании агенты генерала Салана, чтобы организовать демонстрацию, а если удастся, то и новый мятеж. Предлагали даже убить де Голля во время беспорядков, поставить у власти генерала Салана и тем самым обеспечить торжество дела «французского Алжира». Накануне приезда генерала объявляется всеобщая забастовка, «ультра» призывают население на демонстрации. В листовках, напечатанных специально для этого случая, говорилось: «Скажите «нет» де Голлю!» или: «Настал решающий момент, завтра будет слишком поздно». 9 декабря де Голля встретили огромные толпы. Вели они себя совершенно иначе, чем во время его прежних визитов. Европейцы выражали откровенную враждебность и выкрикивали лозунги: «Алжир французский!», «Спасите Алжир!» Но арабы, которые тоже вышли встречать генерала, кричали: «Да здравствует де Голль!», «Алжир алжирский!» Впервые коренные жители страны выражали открыто свои стремления.
Де Голль держался как обычно, то есть внешне очень хладнокровно, скрывая свое возмущение поведением соотечественников. Он часто входил прямо в толпу и пожимал людям руки, как будто не слыша враждебных криков французов. Обстановка была крайне напряженной. На другой день демонстрации возобновились. Мусульмане вышли на улицы с белозелеными флагами Алжирской республики и с лозунгами «Да здравствует ФЛН!» Начались столкновения, загремели выстрелы. «Активисты» нападали на мусульман, повсюду возникали уличные схватки. Парашютисты открывали огонь по толпам арабов. Сотни убитых, тысячи раненых остались на улицах. Де Голль на вертолете пролегал над Ораном и Алжиром и видел все. Он не терял присутствия духа и даже испытывал какоето мрачное удовлетворение. Как могут люди после этого отвергать его политику самоопределения?
