Императрица
На работу в больницу медсестра Мария Федоровна приезжала на автобусе. После работы, если позволяла погода, она шла пешком через запущенный городской парк. По времени получалось дольше, но ей некуда было спешить и хотелось продышаться — проветрить легкие, забитые тяжелыми больничными запахами. В тот день Мария Федоровна пустилась в свое недалекое путешествие с особым удовольствием: наконец-то наступила настоящая весна, деревья в парке укутались зеленой дымкой, на чахлых газонах повылезали первые весенние цветы. Женщина повесила сумку на плечо, засунула руки в карманы плаща и неторопливо пошла по рваному асфальту боковой аллеи. Мысли шли по кругу и были грустными: сорок восемь лет, с мужем давно разошлась, сын вырос и стал совсем чужим, близких друзей — нет, работа не приносит ни радости, ни денег. Одно время Мария Федоровна даже пыталась придумать себе хобби — есть же у людей увлечения, которым они отдают все свое свободное время, — но ничего подходящего так и не нашла... Она обреченно подумала о неизбежности вечернего ритуала: ужин в одиночестве и сидение у телевизора. В этот момент женщина услышала стон.
Обычное средство — водка — уже не помогало. Теперь, даже после целой бутылки, уснуть не удавалось. Боль была такой сильной, что Маруся стонала или громко ругалась, вызывая возмущение редких прохожих. Болели ноги, обмороженные в конце зимы. Им с Толиком тогда показалось, что холода уже прошли, но ударили поздние морозы, и пришлось снова забираться в подъезды. Толик сильно простудился, кашлял натужно и громко, жильцы быстро обнаружили их лежбище под лестницей, в полуподвале. Маруся просила не выгонять, подождать, пока Толик оправится, но толстые женщины в пестрых халатах и мужики в старых трениках ругались и даже вызвали ментов. Пришлось перетаскивать пожитки и сожителя во двор. Далеко уйти не получилось: Толик уже совсем плохой был, заваливался на землю. Маруся кричала в слепые окна домов, чтобы кто-нибудь вызвал «Скорую», и ее кто-то действительно вызвал, но приехавшие врачи даже не стали близко подходить к бездомным, обругали неизвестных звонивших и уехали. Толик помер на другой день, ближе к утру, а Маруся, не захотевшая бросить приятеля, той ночью сильно обморозила ноги. И вот теперь они нестерпимо болели, а смотреть на них ей и самой было страшно.
Была, правда, думка — подзаработать на увечье. Маруся подползла к подземному переходу, размотала грязные тряпки, стряхнула опарышей и стала просить милостыню. Но прохожие шарахались от нее в сторону, возмущались, закрывали лица детям. Опять появился мент и прогнал Марусю, так и не успевшую выпросить хоть сколько-нибудь денег.
И едой, и выпивкой выручали другие бездомные, но долго так продолжаться не могло. Маруся понимала, что скоро будет совсем худо.
Во всем была виновата она сама. Когда-то давно, в прошлой жизни, у Маруси были семья и жилье, все, как у людей. А то, что муж бросил, так тоже ничего такого в том не было необычного. Теперь-то она это прекрасно понимает, а тогда молодая была, психованная, бросила работу, стала выпивать, продавать вещи. Дочка-подросток пыталась образумить, да куда там! Когда забирали ее в детский дом, даже обувки у девчонки не оказалось — босиком пошла. С матерью не простилась, да и плевать было Марусе на ее уход. Когда в квартире не осталось вещей, она продала и квартиру. Появился какой-то шустрый малый. Денег, конечно, дал мало, но зато все бумажки оформил сам и быстро. Так началась бездомная жизнь. В этой жизни довелось познакомиться с разными людьми. Случалось, что к человеку судьба была уж очень несправедлива. А Маруся знала, что сама во всем виновата. Теперь надо только потерпеть.
Женщина привалилась к стволу дерева и постаралась половчее устроить больные ноги. Это место было удобным: вокруг росли кусты, которые скрывали бомжиху от посторонних глаз. Если не стонать, то никто и не обнаружит. Есть почти не хотелось, несмотря на то что со вчерашнего дня во рту не было даже крошки хлеба. Маруся порылась в грязной сумке, нашла мятую пачку курева и зеленую зажигалку, случайно подобранную у того самого подземного перехода, где она так неудачно попрошайничала. Покурила, попыталась заснуть, но не получилось. Вдруг страшно захотелось пить, до тошноты. Маруся подтянула ноги и, опираясь спиной на ствол дерева, попробовала встать. Равновесие удержать не удалось, и она со стоном рухнула на землю.
Мария Федоровна быстро оценила ситуацию: бомжиха-алкоголичка, обморок, гангрена конечностей. Медсестра понимала также, что «Скорая» помощь эту женщину не заберет, а если заберет, то в приемном отделении родной больницы постараются не пустить дальше порога. Наверное, надо оставить бомжиху и идти дальше, своим путем. Мария Федоровна сделала неуверенный шаг в сторону. Позади, на аллее, раздались голоса, — приближалась семья на прогулке. Мужчина и женщина шли, взявшись за руки, а позади ковылял на роликах мальчик лет десяти, видимо, их сын. Ролики он еще явно не освоил, катания не получалось, мальчик устал и еле передвигал ноги в тяжелых ботинках. Супруги поравнялись с Марией Федоровной и, увидев лежащую на земле женщину, встревоженно спросили, что случилось.
— Дa вот, плохо человеку...
— Это же бомжиха! — определился мужчина. — Пусть себе помирает, меньше грязи будет в парке!
А женщина уже кричала сыну, чтобы ни в коем случае не подходил к этому месту, здесь грязь, здесь опасность.
— Хоть бы кто убрал отсюда эту падаль...
— Падаль! Падаль! — подхватил подъехавший мальчишка. Медсестру передернуло. Она поняла, что очень не хочет быть похожей на этих людей и что домой сегодня вернется не скоро.
Мыть бомжиху она взялась сама, больше было некому. Мария Федоровна не была брезгливой, профессия медсестры приучила ко многому, но на этот раз ужаснулась даже она. Гангрена поразила не только ноги бездомной, но и пальцы рук. Болезнь уже была в той стадии, когда должно начаться общее заражение крови, но, видимо, опарыши, слоем покрывавшие жуткие ноги, по-своему очищали раны. Медсестра, как могла, вымыла больную. Та продолжала пребывать в забытьи, только иногда стонала, приоткрывая рот с обломками коричневых зубов. Повезло, что на дежурстве сегодня был хирург, отличавшийся не то чтобы добротой, но здоровым пофигизмом. Он не стал вдаваться в подробности, а просто сразу, как только пришли первые анализы, взял бомжиху на операционный стол. Он сделал первую из нескольких операций, в ходе которых Маруся лишилась ног и всех пальцев на руках.
Это была странная привязанность. Медсестра словно чувствовала свою ответственность перед женщиной, которой не дала умереть в тот весенний день в заброшенном парке, и еще большой вопрос, хорошо это или плохо. Маруся выжила, но стала беспомощным инвалидом. Бездомным инвалидом. Мария Федоровна пыталась разыскать дочку Маруси и нашла ее, но молодая женщина не захотела даже говорить о матери. Совершенно непонятным было будущее инвалидки: после больницы ее следовало вынести на улицу и оставить там, поскольку жилья у нее не было, родственников тоже, а в инвалидный дом без документов никого не брали. Маруся же умудрилась потерять даже паспорт. Мария Федоровна записала в блокнот все, что смогла сказать о себе ее подопечная, и пошла по инстанциям. Когда ей отказывали, она не отчаивалась, а пережидала некоторое время и стучалась в те же кабинеты снова. Если ее спрашивали, почему она так бьется за совершенно постороннего человека, медсестра пожимала плечами и говорила: «Так ведь человек же...» Она чувствовала свою вину за то, что не дала Марусе умереть, а продлила ее страдания. Все это время бомжиха жила дома у Марии Федоровны. Сын сказал, что мать окончательно сошла с ума, и ушел жить к подруге, соседи пытались проводить воспитательные беседы, участковый навещал с регулярностью назойливого родственника.
