— jʼai vu, tu as vu, il а vu...
Язык дается трудно, но сдаваться нельзя, и Наташа использует каждую cвободную минуту для повторения.
В тишине звонко раздается cтук ее каблуков. Накрапывает дождь, и свет фонаря вырезает косой серебристый лоскут из уличной темноты. Из-за угла выходят мужчина и женщина средних лет. Женщина, старательно подбирая слова, спрашивает по-французски дорогу к Триумфальной арке.
Наташа улыбнулась:
— Вы русские?
— Да... И вы — тоже?
— Тоже, но уже третий год живу в Париже, и дорогу к Place de lʼEtoilе знаю хорошо. Это недалеко, вот за тем поворотом вы увидите Арку.
Наташа прощается и вот уже снова бубнит тиxoнькo французские глаголы в прошедшем времени:
— je savais, tu savais, il savait, elle savait...
Наверное, надо искать такси — до ее квартиры еще довольно далеко, а дождик, кажется, зарядил надолго. Но так хочется еще погулять в одиночестве, так редко получаются такие прогулки!
Вечером был очередной показ, но не тяжелый и не долгий — повезло. Вот накануне Наташа была измотана до предела: стареющий Кутюрье желал во чтo бы то ни стало поразить воображение пресыщенной публики и подготовил коллекцию немыслимую по сложности, изломанную, неудобную для показа, требующую тяжелого грима и диких причесок. Кутюрье нервничал, кричал, докучал придирками. Наташа впервые видела такое очевидное и одновременное проявление любви и ненависти к публике, к этим ценителям моды, от мнения которых мастер зависел всю свою жизнь... Насколько она знала, у Кутюрье никогда не было семьи — ни в традиционном, ни в ином понимании этого слова, не было никаких занятий и увлечений, кроме Моды. Глядя на его нынешние мучения, на тщетную попытку остановить изменившее ему время, Наташа поклялась себе, что никогда не станет заложником подиума, равно как и любого другого единственного дела, как бы ни хотелось добиться успеха, известности и денег.
— jʼai compris, tu as compris, il a compris, elle a compris...
Завтра у нее свободный от работы день, надо успеть очень многое: утром предстоит встреча с юристом, который ведет ее налоговые дела; потом — с агентом, чтобы еще раз уточнить рабочее расписание на ближайшие полгода, кроме того, он хотел обсудить поступившие рекламные предложения от двух солидных косметических компаний. Это хорошо, когда много работы. Три года назад, когда она только-только приехала сюда, работы не было совсем. Наташа бегала на бесконечные кастинги, радовалась возможности участвовать в любом дефиле, потому что денег не хватало катастрофически, а надо было не только на что-то жить, но и посылать хотя бы немного денег домой — маме и брату. С самого начала она решила, что каждый месяц будет посылать не меньше двухсот евро, а как только встанет на ноги — больше, гораздо больше. Приходилось голодать, снимать комнату вместе с одной или двумя девушками, которые тоже пытались начать карьеру в Париже. Было очень трудно, но она старалась не отчаиваться. Не потому, что была так уж уверена в своей красоте и таланте, а потому, что была обязана использовать шанс избавить от нищеты и страданий своих близких. Это потом, когда ее заметили, когда стали много приглашать на фотосессии и лучшие подиумы, когда она ощутила себя звездой, — на какое-то время пришло головокружительное чувство собственной исключительности, абсолютной уверенности в своей волшебной притягательности, в том, что весь мир крутится вокруг нее. Но три года назад, в самом начале, ее упорство поддерживали мысли о матери и брате.
— je tâchais, tu tâchais, il tâchait, elle tâchait...
Даже не хочется вспоминать детство. Не хочется даже мысленно оказаться опять в крохотной однокомнатной хрущобе, доставшейся им с матерью после размена предыдущей, тоже маленькой квартиры. Отцу после развода и размена и вовсе пришлось переселиться в коммуналку. Во всех этих несчастьях двенадцатилетняя Наташа винила себя, ведь именно она уговорила маму не отказываться от братика, который родился тяжелым инвалидом, не имевшим надежды на выздоровление. Врачи предлагали оставить ребенка в специальном интернате, отец просил не губить жизнь их семьи, и плачущая мама уже готова была сдаться, но вмешалась Наташа.
В их небольшом городе интернат для инвалидов разыскать было нетрудно, и она долго бродила возле обшарпанного дома с решетками на окнах, пытаясь представить себе жизнь его обитателей. Врачи, правда, говорили, что братик не доживет до интерната, умрет в ближайшее время в больнице... Из дверей здания время от времени выходили женщины, видимо, работавшие здесь. Наташа высмотрела одну из них, чье лицо показалось добрым, и подошла с просьбой пропустить внутрь. Женщина всплеснула руками: зачем тебе? Наташа объяснила, что ее брат может оказаться здесь, если доживет, конечно. Санитарка сказала, что лучше уж пусть умрет младенцем, и велела девочке уходить. Дома Наташа встала перед мамой на колени и умоляла не отказываться от больного ребенка. Она обещала помогать во всем.
Отец ушел, квартиру разменяли и зажили втроем в однокомнатной квартире: мама с братом в комнате, а Наташа на кухне, где на ночь ставили раскладушку. Это была середина девяностых, кoгда нелегко жилось даже сильным и здоровым людям и никто не помогал слабым и больным.
— jʼespérais, tu espérais, il espérait, elle espérait... Мама не могла работать, а пенсию, крохотную инвалидную пенсию, платили с большими задержками. Отец перечислял алименты, но его предприятие тоже переживало не лучшие времена, помощь была крохотной. Наташа стала плохо учиться, потому что пыталась подрабатывать. Она устроилась уборщицей в соседний магазин, торговала на рынке, гуляла с соседскими собаками за небольшое вознаграждение или просто за еду. В то время ей почти всегда хотелось есть и спать, но именно тогда она разучилась жаловаться, пoтому что маме приходилось еще труднее...
...Наташа с удивлением обнаруживает, что почти дошла до своей парижской квартиры. Ей очень нравится этот район, тихий и зеленый, эти красивые дома с мансардами и восхитительными внутренними двориками. У нее здесь с недавнего времени есть собственная квартира. Можно было просто снять, но Наташе очень хотелось именно купить, чтобы иметь наконец собственный дом.
Дождик почти прекратился, можно убрать зонтик. Так, что еще надо успеть сделать завтра? Надо обязательно дать распоряжение банку о перечислении денег в благотворительный фонд. Еще надо уточнить график участия в благотворительных мероприятиях. Наташа сразу сказала, что предпочитает участвовать в тех, что будут проводиться в России, — это ведь еще и возможность лишний раз повидаться с мамой. Она зовет ее перебраться в Париж, но мама не хочет оставлять без присмотра могилку брата. Еще очень мало времени прошло после его смерти, надо привыкнуть, а потом обязательно заорать маму сюда...
...Год назад именно смерть брата привела Наташу в чувство. Она так закружилась в новых заботах, в восхитительном ощущении другой, красивой и богатой жизни, что даже не каждый день звонила домой. Вспоминала, спохватывалась, звонила, просила прощения, но мама успокаивала и говорила, что очень рада за Наташу и понимает ее занятость... Был вечер, очень похожий на нынешний. Наташа возвращалась домой пешком, наслаждаясь весной, долгожданным теплом и ощущением успешно прожитого дня. В кармане плаща зазвонил мобильный телефон. Мама звонила очень редко, боясь помешать дочери, поэтому Наташа сразу поняла: что-то случилось. Брат прожил гораздо дольше, чем можно было ожидать, но чуда не произошло, лекарства от его болезни так и не нашли за эти годы ни в одной стране мира.
