Еще несколько бокалов «Шато-Латура». Дверь мужского туалета в ресторане «Харкуэй» раскачивается из стороны в сторону. Левон мысленно приказывает ей остановиться. Она неохотно подчиняется. Левон изливает содержимое мочевого пузыря в писсуар. Писсуар. «П». Как «поворот». Краем глаза он замечает знакомую фигуру. Щелкает замок в кабинке. Перед глазами Левона кафельные плитки: кремово-белые и чернильно-синие. Он вспоминает дельфтский фарфор на мамином туалетном столике в доме приходского священника. В Кляйнбурге, пригороде Торонто. «Из всех нас в „Утопия-авеню“ только у Эльф и Гриффа нормальные отношения с родителями», – размышляет Левон. Проходит несколько секунд. Потом еще несколько секунд. И еще несколько секунд. Левон застегивает ширинку, идет к раковине вымыть руки.
– Ну ты и ловчила! Что, понравилось шастать по казино и ночным клубам со знаменитым и богатеньким папиком? – В зеркале отражается лицо Джерома. – Только запомни, я его не первый год знаю. Я художник. А ты счетоводишка, крохобор. Клещ. Пиявка. Брысь отсюда! Не то я своим посольским кагэбэшникам нажалуюсь, они с тобой быстро разберутся. Да так, что твоего трупа никто не найдет.
Чем больше Джером пыжится, тем смешнее выглядит.
Молчание Левона он принимает за испуг.
– Твой план не сработает.
Левону становится любопытно.
– Какой план?
– Не ты первый, не ты последний решил забраться к Фрэнсису в койку, чтобы заполучить парочку его картин, а потом загнать их подороже.
Левон вытирает руки, бросает смятое полотенце в корзину, поворачивается, глядит Джерому в лицо:
– Во-первых, я не намерен забираться к нему в койку…
– Ха! Ты решил, что этого похотливого козла интересует твой блестящий интеллект?
– Во-вторых, с какой стати ему раздавать свои работы посторонним? Он не дурак. А в-третьих…
– Джордж вытянул из этого идиота десятки тысяч фунтов, а теперь еще и родственнички Джорджа угрожают шантажом…
– Зря ты не дослушал мое «в-третьих».
– Я весь внимание.
Из кабинки доносится звук сливающейся воды, дверь открывается, выходит художник.
– Фрэнсис! – визгливо восклицает Джером. – Мы тут…
– Попроси своих московских приятелей, – говорит Фрэнсис, – чтобы тебя вывезли из страны, и поскорее. В Лондоне тебя заплюют. В лучшем случае.
Джером фальшиво улыбается:
– Мы же с тобой взрослые люди. Нам ссориться незачем. Подумаешь, мелкое недоразумение…
– Если ты не свалишь отсюда, пока я не закончил мыть руки, то я попрошу, чтобы счет за ужин выставили на твое имя.
С Дюфор-Плейс они сворачивают в какой-то темный извилистый проход и попадают в крошечный мощеный дворик, куда выходят зарешеченные окна. В кирпичную черноту впечатаны неоновые буквы: «БОГАЧ БЕДНЯК».
«Обещание? Угроза? Предостережение?»
Как только Левон с Фрэнсисом подходят поближе, дверь распахивается и тут же закрывается у них за спиной.
– Добрый вечер, сэр, – произносит кто-то.
Фрэнсис говорит что-то неразборчивое.
– Да, конечно, сэр, если вы за него ручаетесь. Премного благодарен, сэр.
Лестница ведет вниз, в сводчатый подвал, где потоками расплавленной лавы льются аккорды «хаммонда» Джимми Смита и звучит вулканический саксофон Стэнли Террентайна. С первого взгляда размеры помещения не определить. В клубе, если это можно назвать клубом, – ниши со столами и скамьями, а посередине танцплощадка, вымощенная каменными плитами. Наверное, когда-то здесь был склеп. Большая часть посетителей – мужчины, хотя встречаются и женщины, которые танцуют и смеются как ни в чем не бывало. Люди у барной стойки флиртуют, держатся за руки, ласково прикасаются друг к другу. Некоторые с интересом поглядывают на Левона. Ему это лестно, потому что он одет для концерта Билла Эванса, а не для визита в ночной гей-клуб Сохо. «Придурок, на тебя смотрят, потому что ты с Фрэнсисом Бэконом!» Одно лицо угрожающе прекрасно. Густые темные волосы, смуглая кожа, рубаха расстегнута на мускулистой груди греческого сатира. «Познакомиться бы с тобой поближе», – думает Левон и отметает мысль.
– Самое время для «Кровавой Мэри».
– И правда, «Кровавая Мэри» не помешает. Как ты догадался?
– Ни один классный загул не обходится без вовремя заложенной и вовремя обезвреженной бомбы. Будь любезен, две «Кровавых Мэри», пожалуйста.
Амбалистый бармен кивает. Чисто выбритый мод и бородатый хиппи целуются взасос.
– Я и не знал об этом клубе, – говорит Левон.
– Здесь есть все, на любой вкус. – Лицо художника совсем близко.
Левон глядит на человека вдвое его старше.
Фрэнсис медленно выпячивает губы, целует Левона, не закрывая глаз. Совершенно платонический поцелуй. «Это ритуал». Фрэнсис отстраняется, разминает и поглаживает лицо Левона – не ласково, но и не больно.
– Наши гонители утверждают, что гомосексуализм, – с отвращением выдыхает он слово, – это противоестественно. Что это нарушает законы природы. Лживое, бессмысленное утверждение. Единственный закон природы – это забытье. Молодость и горячность – мимолетныe отклонения от нормы. Эта истина – полотно, на котором я творю.
Юноша с девичьим лицом или девушка с юношеским лицом подносит им спичечницу «Суон Веста». В коробке лежат две белые таблетки. Фрэнсис берет одну, кладет в рот, глотает. Левон смотрит на вторую. Спрашивать, что это, – моветон. «Кислота, аспирин, витамин C, плацебо, цианистый калий… да мало ли что еще».
Левон глотает таблетку.
– Молодец, – говорит Фрэнсис.
Басист, ударник и клавишник выдают какую-то бесконечную, монотонно пульсирующую подложку на низких; дробящиеся, отраженные звуки то затухают, то нарастают, выманивают на танцплощадку даже тех, кто, как Левон, обычно не танцует. Какой-то тип с густо загримированным лицом и в ночной сорочке вращает тарелки на шестах. Тарелок уже тринадцать. «По одной для каждого участника „Тайной вечери“, – думает сын проповедника. – И вообще, здесь совсем как в клубе „UFO“, прежде чем о нем узнали любопытные». Тощий парень в темных очках присоединяется к трио, поверх пульсирующей подложки звучит его тенор-саксофон. Пронзительные музыкальные фразы скользят, кувыркаются, ходят колесом, всхлипывают, рыдают. «Они не так претенциозны, как Штокхаузен, но прекрасно подходят для этого клуба». Сатир, как ни странно, не отходит от Левона… или Левон не отходит от него. «Да с ним любой пойдет…» Пухлые губы серьезны. От его взгляда кружится голова. «В этих бездонных глазах можно утонуть…» Багровый свет скользит по влажной от испарины коже. Принятая таблетка обостряет все чувства, как метаквалон. «Хорошо, что нет галлюцинаций, – благодарно думает Левон, – хотя, может быть, этот клуб – галлюцинация. И этот вечер. И вся моя жизнь». Сатир уводит Левона с танцплощадки. Руки с шершавыми мозолями трудяги. Левон следует за ним, проходит в неприметную дверь, которая ведет в крохотную комнату. Здесь стоит кровать, застланная чистым бельем, и кресло, на котором лежат какие-то веревки. Комната теплая, как разгоряченное тело. Тлеет рубиновый уголек светильника. Сквозь дверь доносятся гулкие басы безымянной группы. Сатир наливает Левону стакан воды из кувшина. Вода свежая, прохладная. Сатир пьет из того же стакана. Подносит яблоко к губам Левона. Яблоко кисловатое, с лимонным привкусом. Сатир вгрызается в яблочный бок.
