– У The Beatles миллионы на банковских счетах и внушительная дискография. Их старые хиты генерируют тонну денег в час. У «Утопия-авеню» на счету ноль. И похвастаться нам нечем.
– Погоди, Левон, – сказала Эльф. – Значит, мы должны расторгнуть договор с Гриффом, у которого недавно погиб брат в жуткой аварии? Именно сейчас, когда Грифф сам не свой от горя? Ты это всерьез предлагаешь?
– Я просто излагаю факты. Потому что кто-то должен это сделать. Иначе никакой группы не будет. Безусловно, мы дадим Гриффу время прийти в себя. Безусловно. Но вы его сами видели. И слышали, что он сказал. Вполне возможно, что он не вернется в группу.
– Таких барабанщиков, как Грифф, днем с огнем не сыщешь, – сказала Эльф.
– По-твоему, мне это неизвестно? – спросил Левон. – Я же сам его выбирал. Но барабанщик, который не в состоянии сесть за барабаны, – это не барабанщик. Джаспер. Скажи что-нибудь.
Джаспер вывел пальцем спираль на запотевшем стекле:
– Восемь дней.
– Да ты скажи по-человечески, а не как в кроссворде с загадками. Я тебя очень прошу. У меня мигрень размером с Восточную Англию.
– Мой голландский дедушка говорил: если не знаешь, что делать, не делай ничего восемь дней.
– Почему восемь? – спросил Дин.
– Меньше восьми – слишком поспешно. Больше восьми – слишком затянуто. Восемь дней – оптимальный срок для того, чтобы мир перетасовал колоду и сдал тебе новые карты.
Без всякого предупреждения поезд тронулся с места.
Измотанные пассажиры прокричали саркастическое «ура».
Аплодисменты после «Waltz for Debbie»
[86] наконец-то стихают.
– Спасибо, – говорит Билл Эванс. – Большое спасибо. Мм… Следующую композицию я написал, когда скончался мой отец. Она называется «Turn Out the Stars»…
[87] и… – Немногословный американец кладет сигарету в пепельницу и склоняется над клавишами, полузакрыв глаза. Начинает играть.
Левон вспоминает, как полгода назад, в сиянии солнечных лучей, Эльф исполняла на этом самом «Стейнвее» только что сочиненную «Мона Лиза поет блюз». Он думает о Гриффе на больничной койке. «Все мои труды, все встречи, телефонные звонки, письма, просьбы и одолжения, все, что приxодилось сносить от Хауи Стокера, Виктора Френча, всех остальных, все, что было вложено в выпуск первого альбома „Утопия-авеню“, – все это пошло прахом… Так, прекращай ныть. Слушай музыку. В десяти ярдах от тебя играет величайший джазовый пианист…»
Павел приносит стопку водки, ставит на столик, успокаивающе поглаживает Левона по колену, и этот жест выдает его с головой. Во всяком случае, тип за соседним столиком заметил. Впрочем, невольно-виноватое смущение Левона быстро проходит. Незнакомец глядит сочувственно, чуть изогнув бровь. Левон уже где-то видел это характерное круглое лицо. На вид – пятьдесят с немалым гаком, седая челка, выражение почти ангельское, в другое бы время…
Да это же Фрэнсис Бэкон! Художник насмешливо кивает из-за своего столика. Левон косится по сторонам, делает удивленные глаза, мол, это вы мне? Фрэнсис Бэкон растягивает губы в лукавой улыбке.
Под звуки «Never Let Me Go»
[88] в исполнении Билла Эванса на Левона накатывают волны воспоминаний – личных, горьких, ярких. Что было, чего не было, что могло бы быть и что происходит сейчас, в первые выходные Нового года. Все семейство, близкие и дальние родственники, а также избранные прихожане из отцовской церкви собираются в доме Фрэнклендов в Кляйнбурге, пригороде Торонто, чтобы встретить Новый, 1968 год. Рождественскую елку еще не убрали. Левон вот уже десять лет не был дома. Его не пригласили на свадьбы сестер. «Я привык… я давным-давно с этим сжился». Но под Рождество и под Новый год всегда становится тяжело на душе.
– Меня зовут Фрэнсис. Вы позволите? – Художник наклоняется через стол. – Видите ли, мой приятель Хамфри заманил меня сюда, охарактеризовав мистера Эванса самым восторженным манером. Но, честно сказать, я пребываю в совершеннейшей растерянности… – В его речи проскальзывают отчетливые ирландские интонации. – Но, заметив, как вы внимаете музыке, набрался смелости и решил спросить у вас совета.
«Фрэнсис Бэкон со мной заигрывает?!»
– Я не самый тонкий ценитель джаза, но готов помочь вам, чем смогу…
– Не самый тонкий? А на мой взгляд, вы прекрасно сложены. Так вот, почему он просто не играет музыку по нотам? Так, как написано? Простите, если это глупый вопрос…
– Ничуть не глупее того, если бы у вас спросили, почему Ван Гог не рисует подсолнухи такими, какие они есть.
Фрэнсис Бэкон посмеивается и с напускным смущением заявляет:
– Ну вот, теперь вы наверняка считаете меня жутким профаном.
– Нет, профаны – это те, кто не задает вопросов. Для таких пианистов, как Билл Эванс, главное – не сама мелодия, а то, что она пробуждает. Как Дебюсси. В первой публикации его «Прелюдий» названия композиций – «Des pas sur la neige», «La cathédrale engloutie»
[89] – были напечатаны не в начале, а в конце каждой пьесы, чтобы музыка говорила сама за себя, без предубеждения, создаваемого названиями. Для мистера Эванса таким предубеждением является мелодия, которую без труда можно напеть. Для него мелодия – не цель, а лишь средство достижения цели.
Соседний столик освобождается, пианист оказывается на виду: твердый подбородок, героиновая худоба.
– В общем, не знаю, поможет ли вам мое объяснение.
– Вы хотите сказать, что он – импрессионист?
«Неужели я попал на страницы какого-то французского романа, где персонажи бесконечно обсуждают искусство?» – думает Левон.
– Совершенно верно.
– Да, это помогает. – Фрэнсис Бэкон окидывает Левона взглядом. – А вы в Сохо частый гость? Или я принимаю желаемое за действительное?
– Мы с вами прежде не встречались. Меня зовут Левон.
– О, Левонов я и правда еще не встречал. Судя по вашему акценту, вас занесло далеко от родины… Вы из Канады?
– Поразительно! Обычно спрашивают, не из Штатов ли я.
– У вас очень интеллигентный вид.
– Вы мне льстите, мистер Бэкон. На самом деле я кочую, как цыган. Когда мне было девятнадцать, я уехал из Торонто и по ряду причин больше туда не возвращался.
– А я из захолустного Уиклоу и возвращаться туда не намерен, – с брезгливой гримасой говорит Фрэнсис Бэкон. Заметив пустую стопку Левона, он воровато оглядывается по сторонам, как шпион в дешевой мелодраме, и достает из кармана фляжку. – Не желаете ли согревающего? Не беспокойтесь, вам не грозит очнуться голым у меня на чердаке. Если, конечно, вы сами об этом не попросите.
