– А ты даже не предупредил, что вчерашний концерт – это прослушивание.
– Хороший менеджер не предупреждает о прослушивании. Давай одевайся, поднимай Джаспера, садитесь на поезд до Чаринг-Кросса и бегом в «Лунный кит». Нам надо много всего обсудить. Завтра утром – встреча с «Илекс».
– Хорошо. До встречи. И спасибо.
– Всегда пожалуйста. И кстати, Дин…
– Да?
– Поздравляю. Вы это заслужили.
Дин кладет трубку на рычаг. Телефон звякает.
«Мы заключаем контракт!»
Старший брат выходит в прихожую, обеспокоенно смотрит на Дина:
– Что с тобой? Кто-то умер?
Капает с крыши платформы. Капает с арки туннеля. Капает с указателей, проводов и семафоров. Голуби кучкуются на капающих балках капающего пешеходного мостика. У Дина хлюпает в правом ботинке. Надо отнести его в сапожную мастерскую. «Нет, – внезапно осознает Дин. – Не надо в сапожную мастерскую. Надо зайти в магазин „Анелло и Давид“ в Ковент-Гардене и сказать: „Здрасьте, я Дин Мосс, наша группа «Утопия-авеню» только что подписала контракт с «Илекс рекордз», поэтому будьте так любезны, покажите мне ваши самые лучшие ботинки“». Дин прыскает со смеху.
– Что смешного? – спрашивает Джаспер.
– У меня мысли путаются, и я вроде забываю, а потом думаю, с чего бы это мне так хорошо, ну и вспоминаю, что у нас будет контракт на альбом, и все снова взрывается – бум!
– Да, хорошие новости, – соглашается Джаспер.
– Хорошие новости – это когда «Уэст Хэм» выигрывает у «Арсенала» со счетом три – ноль. А то, что мы заключаем контракт на запись, – это… как оргазм. А для тебя – еще и после натурального оргазма. Чистый восторг. Понятно?
– Вроде бы да. – Джаспер заглядывает в пачку «Мальборо». – Две осталось.
Они закуривают.
– Мне страшно, что я сейчас проснусь у Шенкса на полу и окажется, что все это мне просто приснилось.
Джаспер вытягивает руку. На ладонь падают капли дождя.
– Такого дождя во сне не бывает. Он слишком мокрый.
– Ты в этом так хорошо разбираешься?
– К сожалению, да.
Дин смотрит на рельсы, протянувшиеся к Лондону. Вспоминает, как в юности вот так же смотрел на рельсы, уходящие в неоформившееся будущее. Очень жаль, что нельзя послать телеграмму себе в прошлое: «Облапошат, ограбят и обосрут, но тебя ждет „Утопия-авеню“. Держись».
Рельсы постанывают.
– Поезд подходит.
Дин и Джаспер сидят у окна. Дин смотрит на платформу напротив, в зал ожидания поездов, следующих на восток, и видит там, за окном, Гарри Моффата, который читает газету. А потом поднимает голову и смотрит прямо на Дина, который даже не успевает отодвинуться от окна. Гарри Моффат глядит не укоризненно, не презрительно, не с отчаянием во взгляде и не просительно. А просто так, – мол, я тебя вижу. Будто телефонистка говорит: «Соединяю». Вряд ли Гарри Моффат подстроил эту встречу. Десять минут назад Дин сам не знал, что сядет в этот поезд. Зачем дождливым июльским воскресным утром Гарри Моффату понадобилось ехать в Маргит? В отпуск? Гарри Моффат не ездит в отпуск. Гарри Моффат опускает глаза к газетной странице. И с этого ракурса Дин вдруг осознает, что не может выкрикнуть что-нибудь оскорбительное. Их разделяют два залитых дождем оконных стекла и двадцать залитых дождем ярдов. Да, несомненное сходство присутствует: очки, осанка, густые темные волосы, но… «А вдруг это не он?» Лондонский поезд вздрагивает, дергается и трогается с места. Человек в зале ожидания больше не глядит на него.
– Что там? – спрашивает Джаспер.
Станция Грейвзенд ускользает в прошлое.
– Да так. Показалось, что кто-то знакомый.
Неожиданно
В машине Левона было жарко и душно. Эльф зевнула, поглядела в ручное зеркальце, подправила макияж. «Тушь потекла».
– Сегодня четверг?
Мимо проехала бетономешалка в облаке дыма и пыли.
– Пятница. – Дин, раскрыв блокнот на груди, лежал на заднем сиденье. – Вечером Оксфорд. Завтра Саутенд. Ой, только не смотри! Тут идет «прелестная Рита».
Мимо прошла контролерша, проверявшая показания счетчиков.
– Добрый день! – окликнул ее Дин.
Она не ответила.
Эльф снова зевнула.
– Когда мы с Брюсом выступали в Оксфорде, один из студентов заявил, что мы нагло крадем песни пролетариата. А Брюс ему ответил, что провел все детство в буше, среди змей и бурьяна, а срать ходил на двор, поэтому оксфордские студенты могут поцеловать его в жопу.
– Ха-ха, – сказал Дин, который слушал вполуха.
«Интересно, что сейчас делает Брюс, – подумала Эльф. – Ой, да какая разница? У меня есть Энгус».
– Ну, значит, сегодня – Оксфорд, а завтра – Саутенд.
– Завтра – Саутенд.
– Ты там когда-нибудь выступал?
Дин что-то строчил в блокноте.
– Один раз. С «Броненосцем „Потемкин“». В «Студии». Это в пригородном районе Уэстклифф, там одни моды. Они нас возненавидели. В общем, я надеюсь, что меня в Саутенде не узнают.
Эльф включает радио. Tremeloes поют «Even the Bad Times are Good»
[49].
– Вот почему эта фигня на пятнадцатом месте в чарте, а «Темная комната» – ни на каком?
– Потому что эта – в эфире. Кстати, партия фортепьяно неплоха.
– А где наш эфир? В «Темной комнате» партия фортепьяно – вообще улет.
– Сам себя не похвалишь, весь день как оплеванный ходишь.
– А хотя бы и похвалю.
– Понимаешь, это проблема курицы и яйца. Пока не войдешь в чарт, не дают эфир. А пока не дают эфир, не войдешь в чарт.
– А как же остальные группы?
Дин положил блокнот на грудь.
– Спят с диджеями. Заключают контракт с крупными лейблами, которые отстегивают радиостанциям приличные суммы. Ну или сочиняют суперклевые песни, которые сами себя играют.
Эльф покрутила ручку настройки, поймала последние аккорды самого популярного летнего хита. Голос диджея произнес:
«Скотт Маккензи, с цветами в волосах, все еще бредет в Сан-Франциско. Вы слушаете шоу Бэта Сегундо, радио „Синяя Борода“, сто девяносто восемь килогерц на длинных волнах. Спасибо нашим спонсорам, жевательной резинке „Дента-блеск“, с тройным вкусом мяты, а теперь еще и тутти-фрутти. У нас осталось время еще на один летний хит. Стиви Уандер, „I Was Made to Love Her“
[50]. Как и все мы, мистер Уандер, как и все мы…»
