– И что теперь? Запрешь меня в доме?
– Педик, который только и знает, что бренчать на гитаре, мне не сын.
Дин с ненавистью посмотрел в злые глаза. Это отец говорит? Или водка?
– Верно сказано, Гарри Моффат.
– Чего?!
– Я тебе не сын. Ты мне не отец. Я ухожу. Прямо сейчас.
– Не ссы. Хватит уже заниматься всякой фигней. Музыка, искусство – ишь чего выдумал! Найди себе настоящую работу. Вот как Рэй. Я тебя давно предупреждал, а сейчас принял меры. Ты мне потом спасибо скажешь.
– Я тебе сейчас спасибо говорю. Ты мне глаза открыл, Гарри Моффат.
– А ну-ка, повтори, че сказал?! Вот только посмей! Пожалеешь!
– Что именно повторить, Гарри Моффат? Что я тебе не сын или что…
Челюсть хрустнула, затылок стукнулся о стену. Тело обмякло. Дин сполз на линолеум. Очнулся. Рот наполнился кровью. Боль пульсировала в такт ударам сердца. Дин поднял взгляд.
Гарри Моффат смотрел на него:
– Ты сам напросился… и меня вынудил.
Дин встал, глянул в зеркало. Губа разбита, десны кровоточат.
– Ты и маме так говорил? Когда бил ее? Мол, сама напросилась?
Злобная ухмылка сползла с лица Гарри Моффата.
– В Грейвзенде ни у кого нет секретов. Весь город знает. «Вон идет Гарри Моффат. Он избивал жену, она заболела и умерла от рака». Но в лицо тебе этого никто не скажет. Хотя все знают.
Дин снял цепочку с двери и вышел в ноябрьскую ночь.
– С тобой покончено! – завопил Гарри Моффат ему вслед. – Слышишь?
Дин шагал не останавливаясь. В окнах колыхались занавески.
На Пикок-стрит пахло морозом и фейерверками.
Семь лет спустя, в четверти мили от Пикок-стрит, Дин просыпается. За окнами шумит дождь, Кенни храпит на диване. Кто-то сунул Дину под голову подушку. Рэй кемарит в кресле. Вокруг кальяна теснятся стаканы, бутылки, пепельницы, рассыпаны карты и арахисовые скорлупки. Дин плетется на кухню, наливает воды в кружку. У грейвзендской воды нет мыльного привкуса, не то что в Лондоне. Дин садится за стол, грызет крекер «Джейкобс». С полки под потолком свисают длинные побеги «летучего голландца», закрывают настенный коврик, на котором изображено какое-то божество со слоновьей головой, и фотографию Шенкса с Пайпер, сделанную где-то в солнечных заморских краях. А Дин далеко от Грейвзенда еще никогда не уезжал, если не считать того случая, когда «Броненосец „Потемкин“» играл в Вулвергемптоне. Дин тогда получил гонорар – меньше фунта. Наверняка заработал бы больше, если б стоял с гитарой на Гайд-Парк-Корнер. «А вдруг „Утопия-авеню“ – тупик? Да, мы вчера классно отыграли, но это же дома, среди своих… Вдруг мы никому больше не нужны?» Крыши ступенями спускаются от Квин-стрит к берегу реки. Из Тилберийских доков буксиры выводят сухогруз, поначалу скрытый из виду зданием больницы. Буква за выступающей буквой Дин читает название на борту: «ЗВЕЗДА РИГИ». На табурете лежит акустический «гибсон» Шенкса. Дин настраивает гитару и под аккомпанемент дождя и собственных мыслей начинает перебирать струны…
– Твоя? – В дверях кухни стоит Рэй.
Дин смотрит на него:
– Что?
– Мелодия.
– Да я так, балуюсь.
Рэй осушает кружку воды.
– Тетя Мардж права. Мама порадовалась бы. Сказала бы: «Дин у нас талантливый».
– Это за тебя она порадовалась бы. «Рэй у нас старательный и ответственный». И Уэйна бы вконец разбаловала…
Рэй садится к столу:
– Вы с отцом собираетесь мириться?
Дин резко прижимает струны:
– Я с ним не ссорился.
Капля дождя стекает по стеклу.
– Отцом мне стал Билл. И ты. И Шенкс.
– Я не пытаюсь его оправдать. Но… он ведь все потерял.
– Рэй, мы это уже обсуждали. «Это все водка проклятая». «Его отец тоже бил жену и детей». «Мамина болезнь его подкосила». «Отказываясь называть его отцом, ты ведешь себя по-детски. Меня это очень огорчает». Я ничего не пропустил?
– Нет. Но если бы он мог, то возродил бы твою гитару из пепла.
– Это он тебе сказал?
Рэй кривится:
– Он не из тех, кто обсуждает свои чувства.
– Прекрати. Это не обида на пустом месте, а последствие его поступков. Если хочешь поддерживать с ним отношения – твое дело. Твой выбор. А я этого не хочу. Вот и все. И давай на этом закончим.
– Между прочим, в его возрасте люди умирают. Особенно те, у которых печень ни к черту. А с покойником не помиришься. Призраки тебя не слышат. И вообще, он ведь все-таки твой отец.
«Призраки тебя не слышат, – думает Дин. – Неплохая строчка для песни».
– Да, с генетической и юридической точек зрения он мой отец. А во всем остальном – нет. У меня есть брат, племянник, бабуля, Билл, две тетки, а вот отца нет.
Рэй тяжело вздыхает. Журчит вода в водосточных трубах.
В прихожей Шенкса звонит телефон.
Дин не берет трубку. У Шенкса весьма разнообразные деловые знакомства – мало ли кто ему звонит. Открывается дверь хозяйской спальни, по полу топают шаги.
– Да? – Долгая пауза. – Да, он… Да. А кто его спрашивает?
Шенкс заглядывает на кухню:
– Дин, сынок… Твой менеджер звонит.
– Левон? Как ты меня нашел?
– Черная магия. Джаспер с тобой?
– Вроде бы. Он с девушкой…
– Немедленно приезжайте на Денмарк-стрит.
– Так ведь воскресенье же…
– Знаю. Эльф и Грифф уже едут.
«Похоже, плохие новости».
– Что случилось?
– Виктор Френч.
– А кто это?
– Промоутер «Илекс рекордз». Вчера он был в «Капитане Марло». И предлагает контракт группе «Утопия-авеню».
«Он предлагает контракт группе „Утопия-авеню“». Всего шесть слов.
«У меня есть будущее!»
Прихожая Шенкса обращается в слух.
– Алло? – встревоженно спрашивает Левон. – Ты слышишь?
– Да, – говорит Дин. – Слышу. А… Охренеть.
– Только не спеши покупать «триумф-спитфайр». Виктор предлагает контракт на три сингла и потом альбом – потом, если появится интерес. «Илекс» не входит в большую четверку, но предложение солидное. Нам лучше быть рыбиной средних размеров в маленьком пруду, чем мальком в большом озере. Виктор готов был подписать контракт вчера вечером, но я попросил больше денег и сказал ему, что к нам присматривается И-эм-ай. Сегодня утром он переговорил со своим начальником в Гамбурге и заручился его согласием.
