Эльф берет ее руки в ладони:
– Дыши, сестренка, дыши…
На кухне бормочет «Радио-3».
Задернутые шторы не пропускают солнечного света.
После обеда – без Имоджен – Эльф выходит в сад, продолжает выпалывать сорняки. Она и время забывают друг о друге.
– Ты тут немного пропустила, – раздается голос.
Лоуренс стоит с подносом, на подносе – чайник.
– Имми вчера то же самое сказала.
– Правда? Ну… мама имбирное печенье испекла.
– Спасибо. Я пока… – Эльф выдирает плеть ежевики, снимает перчатки и вместе с Лоуренсом садится на каменную ограду. – Она уснула?
– Да. Сон для нее – спасение. Главное, чтобы ничего не снилось.
Эльф окунает пряничного человечка в чашку, головой вниз:
– Мм, вкусно.
– Звонили из крематория. Похороны завтра. В четыре. Там неожиданно высвободилось время, кто-то отменил бронь.
– Погоди, как это? Отменили бронь в крематории?
– Ой, да, вообще-то… я как-то сразу не сообразил.
– Не обращай внимания. Я ляпнула, не подумав.
– Твой отец рассказал, что Дина с Левоном задержали в Италии, – говорит Лоуренс. – Ты, наверное, волнуешься.
Разумеется, Эльф волнуется, но смерть Марка все затмевает.
– У них есть адвокаты. А вы – моя семья. Мое место здесь.
Лоуренс закуривает.
– Я даже не подозревал, как смерть все меняет. Даже слова. Вот мы с Имми… с Марком мы были семья. А теперь кто? Просто супруги? До тех пор, пока… Ох, не знаю.
Эльф вспоминает, что ей вчера сказала Имоджен. Ни за что нельзя раскрывать ее страшный секрет. Эльф делает глоток чаю.
– Если сказать: «Марк – мой сын», – продолжает Лоуренс, – то прозвучит, как будто я не понимаю, что его больше нет. Будто я сумасшедший.
Невидимый мальчишка снова бьет мячом об стену. Наверное, в это время он всегда здесь играет.
– …но если сказать: «Марк был моим сыном», то… – Лоуренс прерывисто вздыхает. – Это невыносимо. Это просто… – Он пытается усмехнуться оттого, что едва не плачет. – Это так грустно. Господи! Пусть кто-нибудь изобретет особое время для глаголов, чтобы употреблять его в разговорах… о тех, кого больше нет…
Вокруг колышутся ветви ив. «Как конские хвосты».
– Все равно говори: «Марк – мой сын», – вздыхает Эльф и вспоминает отстраненность Джаспера; иногда она представляется суперсилой. – И не важно, что подумают другие.
Пам-бам, пам-бам, пам-бам…
Ясное утро среды. Окна ресторана в «Гербе крикетиста» распахнуты настежь, с улицы веет теплом. Эльф, Беа и их отец – все в черном. Сегодня отец купил газету «Пост». Он показывает дочерям колонку Феликса Финча.
МИТИНГ В ПОДДЕРЖКУ «УТОПИЯ-АВЕНЮ»
Вчера у здания итальянского посольства на Три-Кингз-Ярд в Мэйфере двести поклонников британской поп-группы «Утопия-авеню» провели митинг в поддержку гитариста группы, Дина Мосса, и менеджера Левона Фрэнкленда, недавно арестованных в Риме. Итальянские власти обвиняют их в хранении наркотиков и нарушении финансового законодательства, однако и сами задержанные, и их друзья и поклонники отрицают эти обвинения. Вчера итальянскому консулу вручили петицию с требованием немедленно выпустить на свободу Дина и Левона. Сочиненные му зыкантом песни весь вечер звучали у посольства в исполнении поклонников – с огром-ным энтузиазмом, хотя и без особого мастерства. На митинге присутствовал и Брайан Джонс, гитарист группы The Rolling Stones, который сказал вашему покорному слуге: «Мне довелось на себе испытать всю прелесть безосновательных, несправедливых обвинений, поэтому я нисколько не сомневаюсь, что итальянцы прибегли к нечестным методам игры. Если у них есть неоспоримые доказательства того, что Дин и Левон преступили закон, то пусть выдвигают официальные обвинения. Если этого не произойдет, то Дина и Левона следует немедленно выпустить на свободу и извиниться перед ними и перед всеми нами». С мистером Джон-сом согласен и Род Демпси, близкий друг Дина Мосса, при-шедший на митинг в куртке с британским флагом. «Просто позор, что чиновники министерства иностранных дел, эти дармоеды, пальцем не шевельнут, чтобы защитить репутацию такого замечательного британского музыканта, как Дин Мосс. А повели бы они себя так, если бы он был выпускником Итона?» Я спросил мистера Демпси, придет ли он сюда завтра, и мистер Демпси поклялся, что будет митинговать у посольства до тех пор, пока ситуация не разрешится.
Независимо от того, нравится вам музыка группы «Утопия-авеню» или нет, ваш покорный слуга с невольным ува-жением отнесся к митингу на Три-Кингз-Ярд. Британская молодежь способна выразить свое мнение и недовольство без возмутительного нарушения спокойствия и мятежей, характерных для европейских демонстраций протеста. Если и дальнейшие митинги пройдут в строгих рамках закона, то я присоединю свой голос к требованию на плакате в руках девушки с ярко-розовыми волосами: «РУКИ ПРОЧЬ ОТ ДИНА МОССА!»
– Я сомневаюсь, что участник The Rolling Stones подходит для роли рыцаря на белом коне, – говорит Эльфин отец, – но вот Феликс Финч – это совсем другое дело. К его мнению прислушиваются.
– Удивительно, как это копы их не разогнали, – говорит Беа. – Взашей.
– Копы? Взашей? – укоризненно замечает ее отец.
– То есть не могу поверить, что наши бравые полицейские не убедили участников митинга разойтись, – лукаво говорит Беа. – Эльф, а ты знакома с этим Родом Демпси?
– Немного, – уклончиво отвечает Эльф, не собираясь объяснять, что Демпси поставляет Дину наркотики и один раз довольно ловко пытался за ней приударить.
– Ты тоже пойдешь на митинг? – спрашивает Эльфин отец. – Мне бы очень этого не хотелось.
– Сегодня у меня в мыслях только Марк.
Эджбастонский крематорий – прямоугольная бетонная коробка со стенами в декоративной каменной крошке, псевдогреческим фасадом и высокой трубой позади. Растущие вокруг ели не скрывают промзоны по соседству, магистральной эстакады и шести одинаковых многоквартирных башен. Эти «дома в небесах» напоминают Эльф вертикальные тюрьмы. В вестибюле ждет подруга Имоджен, Берни Ди, которую Эльф помнит по свадьбе сестры. Берни бросается к Имоджен, раскрыв объятья:
– Ох, бедная моя девочка!
Серебряный крест на шее Берни подошел бы охотнику на вампиров.
На двух дверях надписи: «Ритуальный зал А» и «Ритуальный зал Б». Сменная табличка на двери А гласит: «КИББЕРУАЙТ 15:30», на двери Б: «СИНКЛЕР, 16:00». Из зала А доносится громогласное «When the Saints Go Marching In»
[141]. Когда песня смолкает, двери зала распахиваются и в приемную выходят человек сто, в основном карибы. Яркие тропические цвета смешиваются с траурным черным.
