На следующий день после встречи с Ксюшей я пришла в опеку.
– То, что Роман Борисович позволил вам встретиться с ребенком без участия опеки, выглядит очень странно, – заметила начальница, к которой я обратилась. – Ведь ему будет нужен акт для суда!
– Могут ли инспекторы выйти со мной по адресу Проценко в ближайшие дни, чтобы зафиксировать очередное неисполнение судебного определения? Мне тоже нужны акты для суда, – попросила я.
– Светлана Александровна, сейчас время отчетов, затем новогодние праздники… А там и суд. Выходить с вами по адресу больше не будут. И вообще, я слышала, что муж ваш сейчас в Петербурге, – добавила начальница.
Проглотив обиду на то, что Рома продолжает играть со мной в кошки-мышки, я побрела в «Трапезунд» собирать вещи. Вечером пришло электронное письмо из Петербурга, от Вики, двоюродной сестры Ромы.
«Светуль, больше всего хочется, чтобы весь этот дурдом поскорее закончился. Ты замечательная мама! Я тебе очень желаю, чтобы вся эта неразбериха поскорее сошла на нет и Ксюшеньку оставили в покое. С наступающими, все разрулится, и детку вернут. У зайчонка скоро день рождения, сожалею, очень сожалею, что так все идиотски выходит. Хочется верить, и от всей души желаю, чтобы вся неразбериха осталась в этом году и дочка вернулась!! Ксюша удивительный ребенок, и ее невозможно не любить. Главное, чтобы на ней эта ситуация отразилась как можно меньше – это, пожалуй, самое главное новогоднее пожелание!! Держись!!! Мы пытаемся как-то вразумить Рому и Ларису, но никто нас не слушает. Никто ничего не хочет услышать…»
Рома и Вика родились почти в один день. Я очень рассчитывала, что хотя бы родственникам удастся повлиять на Рому и Ларису. Я поблагодарила Вику за слова поддержки и вновь поверила в то, что скоро все обязательно встанет на свои места. Перед самым отъездом из Новороссийска мы с Машей и Андрюсом вышли на набережную. Вместо снега перед Новым годом моросил дождь. Ребята были счастливы, Андрюс только что приехал к Маше, и уже надолго. Теперь они мечтали о своем будущем, держались за руки. А я смотрела вдаль на военные корабли и думала о временах, когда они еще не изведали бурь и штормов. В дорогу я взяла книгу Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» – она помогла мне пережить двое суток пути.
Питер встретил трескучими морозами, а Эби – неугомонными прыжками и лизаниями. Папа сказал, что все то время, пока меня не было, собака глядела на входную дверь и почти ничего не ела. Других хлопот животное отцу не доставляло, однако соседи Эби побаивались – все-таки порода питбуль имеет в народе нехорошую репутацию. Все домашние собрались на кухне. Я старалась отвлечься от гнетущих мыслей.
«Дьявол начинается с пены на губах ангела. Все разрушается в прах – и люди, и системы. Но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело. И благодаря ему зло на Земле не имеет конца. Поэтому с тех пор, как я это понял, считаю, что стиль полемики важнее предмета полемики», – сказал по телевизору ученый Григорий Померанц. Я долго думала, что он имел в виду. Может ли наш с Ромой конфликт быть исчерпан? Каков срок действия обиды уязвленной мужской гордости? Что будет после того, как суд определит проживание ребенка со мной? Как тогда Рома станет общаться с Ксюшей?
Третьего января, в день рождения Ксюши, Рома взял трубку и симулировал доброжелательность – стандартно отвечал на мои вопросы и просьбы поговорить с дочкой. Ксюшу к телефону он так и не позвал.
Я не вставала с постели неделю. Зимой в Питере дневного света почти не бывает, но впервые меня это устраивало. Также впервые я разрешила собаке лечь ко мне в ноги. Она с удовольствием запрыгнула на кровать. Папа с женой и братом уехали на все праздники в Европу. Я отключила телефон и спасалась тишиной. Шли дни, мы с Эби спали и грелись друг о друга, отвлекаясь разве что на издевательские звуки праздника за окном. Эби не требовала от меня ничего и иногда слизывала мои слезы. Вечная истина: если бы только люди могли любить как собаки, мир стал бы раем.
Еще одна причина, по которой я вернулась в Питер, была бриллиантовая свадьба – 60 лет совместной жизни моих бабушки с дедушкой. Я понимала, что, несмотря на свое полное моральное опустошение, я должна их поздравить, побыть рядом. Хотя бы для того, чтобы они не переживали за меня. Поэтому я позвонила сестре моей матери:
– Скоро приеду. Что привезти к столу?
– Ничего не надо. Все уже началось, – ответила тетя Лиза.
Шестого января все родственники каждый год собирались в узком семейном кругу. Я еще удивилась тому, что в этот раз не получила специального приглашения. Скорее всего, старики скромничают и рассчитывают принять в гостях только тех, кто сам доедет, не хотят устраивать шумихи, решила я.
Но, переступив порог их небольшой квартиры, я заметила, что в атмосфере праздника витало что-то еще. Что-то необъяснимое. Поскольку в эти новогодние дни я чувствовала себя слишком подавленно, то не придала ощущениям особого значения и, поздравив бабушку и дедушку, села за стол. По взглядам родственников сразу стало понятно, что мое настроение для них не новость. Наверное, они уже в курсе? Может, им все рассказал мой папа, все-таки сложно за полгода утаить ситуацию от родных. Тетя Лиза деликатно спросила:
– Светочка, что сейчас происходит в суде?
– Суд начался в Новороссийске, – ответила я.
– А Ксюшу, Ксюшеньку ты видела? – поддержала разговор двоюродная сестра Катя.
– Да, – стараясь опустить детали нашей последней встречи, ответила я, – мы виделись.
Обстановка за столом действительно была далека от праздничной. Принятый в нашей семье кодекс вежливости, граничащей с равнодушным невмешательством, не позволял мне выйти за условные рамки приличий и пуститься в пересказ триллера, который сложно облачить в «приличные» слова. Преклонение перед приличиями, благопристойностью делало всех сидящих за столом фарфоровыми и даже лицемерными, хоть мне и горько было это осознавать.
Культ высшего образования, подчеркнутой политкорректности и рафинированной порядочности зародился в нашей «идеальной» педагогической семье, когда семьи как таковой еще не существовало. Бабушка с дедушкой тогда еще только познакомились и были обычными московскими студентами. Оба из Владимирской области, они вырвались в столицу, чтобы поступить в вуз. Надо признать, что приверженность делу, преданность власти, отсутствие корысти и стремления к личному обогащению позволили им многого добиться в жизни. Бабушка была уважаемым директором школы, ее слово и авторитет были непререкаемыми. Мама рассказывала, что в детстве она боялась подойти к бабушке вечером, после работы – так строго, устало и неприступно та выглядела. Проявлять чувства и материнскую заботу чрез меры было не принято. Наверное, так обстояли дела в большинстве советских семей, живших по принципу «общественное выше личного». Дедушка, выучившись на геолога, провел всю молодость в экспедициях, за строительством геодезических вышек в тайге и на Таймыре. В детстве мы с братьями обожали слушать его рассказы об этих походах. Потом дедушку избрали депутатом Смольнинского района Ленинграда и назначили ректором колледжа геодезии и картографии. До сих пор его чествуют на всех праздниках в колледже. Но дедушка никогда не злоупотреблял своим положением и отказывался даже от тех благ, которые мог иметь по долгу службы. Когда советская власть кончилась, бабушка с дедушкой, кажется, продолжали быть верными уже несуществующему режиму. Не помню, чтобы дедушка позволил себе хоть раз сказать вслух о дворянском происхождении своей фамилии, а тем более о том, что большевики отобрали особняк, принадлежавший его семье в городе Юрьев-Польский. Видимо, ему представлялось это платой за стабильную и счастливую, по его мнению, жизнь. В детстве меня поражало, что ровно в девять вечера, после боя старинных часов, дедушка делал радио потише. Однажды я его спросила:
