…Яна выгибается дугой, прикусывает язык в неконтролируемой мучительной судороге.
Он все врал! Нет никакой работы, никаких детей зажравшихся богатеев и пьяных свингеров. Ничего нет, а есть только тесная мансарда, широкая тахта, шампанское и хриплый, пропитанный сталью, но все же такой женственный хохот!
…Сердце мучительно сокращается, вдох обрывается…
Яну уносит обратно, швыряет в ненавистный двор-колодец, звериные золотистые глаза на перекошенном лице все ближе. Она снова тонет в них, теперь это ее глаза, ее душа и мысли.
Горло саднит от выкуренных сигарет, челюсти сводит.
Душу захлестывает свирепое черное отчаяние. От него хочется выть, кататься по земле, в кровь обдирать ногти об асфальт. Но нет, нельзя! Не расслабляться, держать контроль, заливать горе дешевым пойлом из мутного шкалика.
Если постараться, то, может быть, удастся как-то перетерпеть эту ночь, замазать брешь в груди, дотянуть до утра. Утром всегда легче, ведь это почти как новая жизнь. Не сдаваться еще жалкие несколько часов – держать контроль…
Яна с усилием возвращается в реальность, рывком садится на постели. По щекам еще струятся слезы (чьи – ее или Сида?), но сердце колотится в бешеной азартной скачке.
Это случилось! Она долго ждала, но все оказалось не зря!
Ника вышвырнула его прочь. И вот Сид совсем один, где-то там, стоит посреди вонючего сумрачного двора… Стоит или стоял?
«Будет стоять! Скоро, почти сейчас!» – уверенно шепчет внутренний голос.
Яна мечется по комнате, лихорадочно одевается в темноте. Руки отчаянно трясутся, она то и дело налетает на мебель и даже не замечает этого.
Если понадобится, сегодня она обшарит все дворы-колодцы в этом проклятом городе, но найдет свою потерянную, украденную любовь.
Сид
За спиной с лязгом сомкнулись ворота служебного входа. Сид не стал оборачиваться.
Куда теперь? Поколебавшись с секунду, он повернул в сторону магазина. Сид шагал привычно легко, слегка пританцовывая – так, словно наслаждался зябкими сумерками убогого спального района. Хотя почему бы и нет? Во всяком случае, спешить ему больше некуда.
Продавщица напомнила ему усатую мойщицу Рахиму: такая же застенчивая улыбка и глаза грустного тяжеловоза.
Воспоминание больно кольнуло, оставило горький осадок. Как там теперь эта безответно-кроткая женщина с пальцами, распухшими от воды? Вырвется ли весной повидать сына? Сид в это не верил.
На кассе он взял шкалик водки. Первый за вечер, а сколько их будет! Благословенны окраины с их полулегальными магазинчиками: даже самой глухой ночью здесь можно купить выпивку. А что уж говорить о новогодней ночи!
– И еще «Лаки Страйк», красные.
Кассирша вопросительно вскинула брови:
– «Малборо» красный?
Раздражение мигом выплеснулось наружу. Сид издевательски ощерился:
– Эй, ты русский вообще знаешь? Я сказал: «Лаки Страйк». Красные.
Женщина за кассой горестно съежилась, виновато всплеснула руками:
– Нету «Лаки». «Малборо» есть!
И это тоже уже было. Сейдозеро, разруха заполярного поселка, безразличная продавщица с мертвыми пергидрольными буклями: «„Черный Петр“ есть, „Тройка“ и „Гламур“. Что будешь?»
И, конечно, влюбленный взгляд Янки, жгущий затылок.
У Сида против воли вырвался горький смешок. А ведь и в те колдовские горы он приехал вовсе не из-за влюбленной девчонки, неуверенно топчущейся за его спиной… Ника. Уже тогда он что-то предчувствовал. А может быть, наоборот, ехал, как в паломничество, чтобы вымолить себе второй шанс?
И вот как все обернулось.
– Buddy, ты все просрал. Снова.
– Что сказали? – испуганно вытаращилась кассирша.
– Ничего, – Сид с усилием выдавил дружелюбную улыбку. – Давай «Мальборо».
– Пожалуйста, – женщина с готовностью просияла ему навстречу. – С наступающим!
Глаза бессловесной клячи, которая будет пахать до последнего, а потом так же покорно пойдет на убой. Сид болезненно сморщился.
Как же он ненавидел этот город!
На улице будто еще сильнее стемнело. Стоило Сиду выйти, как ветер тут же с готовностью швырнул в лицо горсть ледяной мороси. Автово: тут всегда на пару градусов холоднее, а небо – на полтона серее.
Здесь больше нечего делать. Прочь!
– Сигареткой не угостите?
Парнишка глядел просительно, воротник дрянной куртки поднят к самому покрасневшему носу. Лет семнадцать, не больше. И совсем трезвый, надо же.
Сид извлек из кармана пачку. Уже почти пустая – а ведь он никогда не любил «Мальборо».
Впрочем, и выпито тоже немало. Сид давно сбился со счета, сколько раз за вечер он заходил в магазины, чтобы купить еще немного пойла, самого дешевого – такого, от которого жжет нутро и стираются мысли.
Протягивая сигарету, Сид едва не потерял равновесие, беспомощно качнулся вперед. Парнишка не дал ему упасть, подхватил под локоть:
– Спасибо. С наступившим!
Вот оно как. Значит, уже начался новый год. Сид потряс головой, на минуту вынырнул из спасительного транса, куда сам себя загнал с таким трудом. Сознание прояснилось, в голове вновь заметались отголоски тревожных мыслей. Как же хорошо было без них!
Его мутило, ноги гудели, а грудь все так же жгла черная злоба. От этой старой подружки так просто не отделаешься.
Куда же его занесло? Сид огляделся.
Не может быть! Проклятый двор-колодец, знакомый до мелочей!
Просто невероятно. Пьяный в хлам, ничего не соображая, он протащился по городу не меньше пятнадцати километров, закладывая безумные петли. Перед глазами заплясали зыбкие картинки. Вот он обнимается с какими-то пьяными бабами на Гороховой, кричит им в лицо: «С новым счастьем!», хохочет во все горло. А вот греет руки у огня на Марсовом поле, бормочет под нос стихи Бродского. Потом он, вроде, лежал на смерзшемся песке пляжа Петропавловки, затем ковылял куда-то, но споткнулся и едва не вышиб зубы о выпирающие булыжники Монетного двора – это тоже было или только привиделось?
И все это лишь для того, чтобы неумолимая стрелка компаса в груди привела его сюда – под стрельчатые окна студии, порог которой ему больше никогда не переступить.
Сид хрипло расхохотался и запрокинул голову.
Погода изменилась: наконец пошел снег. Редкие крупные хлопья безмолвно кружились в печальном танце. На секунду Сиду показалось, что это не они падают ему навстречу, а он сам плавно взмывает ввысь, рассекает звездную Вселенную из старой компьютерной заставки.
Реальность отступила, тело странно онемело. Сид все стоял, уставив неподвижный взгляд вверх, на три заветных окна, ради которых он брел через весь город.
