Сид коротко фыркнул.
– Пожрать найдется? Я весь день на ногах. Проголодался как черт…
Яна едва не зажмурилась от накатившего чувства облегчения. Лед тронулся. Она порывисто кивнула и бросилась на кухню, ощущая, как ватно подгибаются коленки.
Тем вечером они впервые за несколько недель занялись любовью. Яна кусала губы, чтобы не разрыдаться от благодарности и собачьей, без оглядки, нежности. Она обнимала Сида за шею, прижималась к нему так крепко, как могла, и все старалась заглянуть ему в глаза. Просто раствориться в их зверином желтом огне, забыть обо всем на свете, выпасть из реальности и потеряться во времени – разве можно мечтать о большем?
Сид двигался плавно и медленно. Его рука крепко сжимала Янино запястье, он ласково покусывал ее за шею, горячо дышал в щеку. Сейчас он весь без остатка был здесь, с ней – но раз за разом отворачивался под ищущим взглядом подруги.
Яна сдерживала рвущее грудь отчаяние. Не все сразу. Пусть сегодня ее любимый прячет лицо (что он скрывает на дне глаз? или так легче забыть, что в этот раз он в постели не с той?). Но все же он здесь – и это было главное.
А затем наступило утро, и все пошло по-прежнему. Сид пропадал допоздна, Яна просиживала долгие пустые дни дома. Иногда курила гашиш, но чаще просто лежала на полу и пялилась в потолок, складывая минуты в часы.
На потолке без остановки прокручивались одни и те же жгуче-неотвратимые картинки. Сид с Никой на манеже, оба хохочут, по-волчьи запрокидывая головы к теряющемуся в темноте куполу. Душная теснота гримерки, торопливые касания и поцелуи. Короткие, ослепляюще-страстные случки, Ника даже не старается приглушить стоны – кому какое дело? Запах пота, сигарет и грима, азарт и вседозволенность. Хмельной смех, кураж перед выходом на публику и легкие прощания. Ведь они расстаются на одну только короткую ночь, а завтра это бешеное колесо закрутится по новой, раз от разу набирая обороты.
Яна просматривала эти картинки до отупения, до тошноты, но не закрывала глаз. Какой смысл прятаться от действительности?
Да и что она могла поделать? Ей некуда идти, эта огромная холодная комната – ее последний оплот. Только вот Сида здесь больше не было, и белизна стен теперь отдавала мертвенностью, даже рисунки на них как-то поблекли.
«Твой Питер Пэн ускользнул от тебя», – предательски нашептывал внутренний голос.
Но ничего, эта война еще не проиграна. Яна подождет. О, ждать она умела!
Каждый вечер (даже если он заканчивался под утро) она безмятежно встречала Сида незатейливым ужином и бледной истончающейся улыбкой.
Рано или поздно все закончится. Ее любимому наскучит эта новая игра, и он вернется к ней. Ведь рано или поздно все возвращаются домой, разве не так?
Сид боялся признаться себе в том, что с каждым вечером ему все труднее проворачивать ключ в замке нарядной, выкрашенной в белый двери. Каждое возвращение домой оборачивалось пыткой, как шаг в тюрьму, в мрачное одиночество карцера. Изощренность наказания заключалась в том, что в этом карцере он был не один.
Он готов был взвыть, раз за разом натыкаясь на застывший безмолвно-укоряющий взгляд Яны. Ее глаза-льдинки на раз выстуживали на корню весь огонь, что Сид приносил домой.
И сам дом тоже стал другим: теперь это была чужая территория. Вещи словно потеряли память и перестали слушаться, пропадали с привычных мест и обнаруживались на новых, совсем неожиданных. Свет лампочек разгорался неохотно, даже не пытаясь прогнать тени по углам. А иногда – Сид мог бы поклясться – из соседней запертой комнаты доносился сухой настороженный шорох нетвердых шагов.
Порой Сиду казалось, что он сходит с ума. Даже его старые приятели – жираф и сиреневый олень – покинули его. Теперь они были по разные стороны баррикад: ангелы-хранители Сида в одночасье обернулись безмолвными союзниками Яны.
Сама Яна оставалась ласково-молчаливой. Порой вечерами они привычно располагались на полу солнечной ванной, и она тихо льнула к нему, невесомо гладила его лицо ледяными кончиками пальцев.
Сид закуривал и прикрывал глаза, а Яна шептала:
– Помнишь, как это было? Ты помнишь?
Она принималась рассказывать истории об их лете – про трассу, горы и безукоризненно-синее небо; про белые ночи, когда они взахлеб любили друг друга до зари; про зеленые яблоки, скачущие по деревянному полу, и ключи от бара, которые Яна никогда не теряла из вида.
Она рассказывала про Озеро и придорожные костры, горящие всю короткую летнюю ночь; про последний паром на закате и лагерь, утопающий в песке; про запах пыли и жимолости в волосах, про ветер в лицо и сбитые ноги. Яна говорила так, будто и это все у них тоже уже было, и Озеро успело стать еще одним воспоминанием, главным сокровищем в заветной шкатулке их совместных историй.
Она говорила негромко, но с жаром, часто-часто роняя слова. Сид безнадежно молчал, только крепче обнимал подругу, стараясь не замечать холода ее ладоней. Ему нечего было сказать. Оправдываться или что-то объяснять казалось глупостью. Да и разве его вина в том, что Озеро с каждым днем отодвигалось все дальше в зыбкую несбыточность, а воспоминания бледнели и теряли свой вкус?
Сид даже не сомневался: Яна знает, что он хотел бы попросить у нее прощения. Конечно, она все понимала. И все же раз за разом отвечала на его судорожные объятия нежным упорным молчанием. От этого Сид ощущал еще большую безысходность.
Шли дни, он возвращался домой все позже и позже. Яна не задавала ни единого вопроса, только улыбалась ему ласково и терпеливо, будто ребенку. Сид не знал, как отвечать на эту застывшую безмолвную улыбку.
Однажды вечером он все же выдавил, злясь на себя за оправдывающийся тон:
– Извини, что вечно бросаю тебя одну, бэби. Дел по горло, мы же к Новому году готовимся.
Яна почти не отреагировала, только слегка дернулся уголок губы:
– В смысле – готовитесь? Мы что, вместе не будем отмечать?
Сид облегченно расхохотался и хотел было взъерошить ее волосы, но в последний момент передумал. Он заметил, что волосы Яны больше не торчат непокорными волнами цвета пшеницы. Они стали тусклыми, как будто пыльными, даже на вид слабыми.
– Мы артисты, бэби, – подмигнул он. – У нас праздников не бывает. На Новый год мы работаем.
Яна наморщила лоб.
– То есть как это? Я думала…
– Знаю, – перебил Сид. – Но иначе никак. И там такие деньги, ты себе даже не представляешь…
Он досадливо дернул щекой. Опять проклятые извиняющиеся нотки в голосе.
Но Яна его уже не слушала. Перед глазами снова замелькали разъедающие душу картинки. Сид и Ника, всегда вместе, крепко сцепленные руки и одна на двоих жизнь.
В комнате неожиданно стало душно, Яна поймала себя на желании зайтись в беззвучном крике. Ощущение было как от удара под дых.
