Сид собственноручно рисовал оленя всю зиму, но, хоть убей, не мог припомнить, чтобы придавал проклятой животине такой злорадный вид.
Но сегодня здесь все равно больше не с кем перекинуться словом.
– Что, приятель? Торжествуешь мое одиночество?
Олень молчал.
Сид фыркнул и потянулся за сигаретами. Закурил и попытался выпустить колечко дыма, но, конечно, губы не слушались, не складывались как надо. Глубоко затянувшись, Сид снова откинулся на спинку кресла, попытался расслабиться.
И в этот момент в коридоре что-то грохнуло, резкий звук ошеломляюще ударил по нервам.
Сид мгновенно вскочил. Сердце зашлось в паническом ритме шамады, опьянение мигом рассеялось.
За дверью установилась настороженная густая тишина.
Он прикрыл глаза, силясь успокоить дыхание. За плотно прикрытой дверью комнаты тянется коридор. Длинный, темный и совсем пустой, если не считать антикварного зеркала и пары чугунных подсвечников на стенах. «Что там могло упасть?»
С одной стороны входная дверь, кухня, ванная, с другой…
Сердце снова помчалось вскачь. С другой стороны – наглухо закрытая дверь во вторую комнату. Там уже много лет никто не живет, но стены до сих пор пропитаны запахом лекарств и отчаяния.
«Что могло там упасть с таким грохотом?»
Сейчас он пойдет и проверит. Сейчас. Вот только уймется дрожь в коленках.
Сид нервно провел ладонью по гладкому затылку, шагнул вперед и порывисто распахнул дверь в коридор. Темный, совсем пустой…
Рыжеволосый мальчик стоит в коридоре. Пол холодит голые пятки, стоять в трусиках и майке зябко. И все же мальчик медлит, переминается с ноги на ногу.
Из-под плотно прикрытой двери стелется полоска света. Свет такой уютный и манящий. Еще оттуда доносится музыка. Чарующе-хриплый и невыносимо нежный голос то опускается до вкрадчивого шепота, то крепнет и словно растворяется в звуках гитары и клавишных.
Колыбельная, решил мальчик. Ему показалось, что пели об одуванчиках на летнем лугу.
Наконец собравшись с духом, он толкает дверь и замирает на пороге.
В комнате горит одинокий ночник под рыжим абажуром, тусклый свет смягчает острые углы, оставляя только самое главное.
А главное – это приземистая тахта в дальнем углу. На ней спит, раскинув руки, худенькая девушка в голубом платье.
– Мама!
Мальчик семенит вперед, несмело подбирается к тахте. Снова переминается с ноги на ногу.
– Мама, проснись, – тоненький голос больше смахивает на мышиный писк.
Бесполезно. Девушка спит, только зрачки беспокойно мечутся под закрытыми веками. Вокруг глаз залегли глубокие тени.
Мальчик разглядывает косу с выбившимися из нее белокурыми прядками, потухшую сигарету, зажатую между пальцев. Наклонившись вперед, он теребит мать за плечо:
– Мама!!!
Где-то хлопает дверь, раздаются тяжелые шаркающие шаги, и мальчик испуганно втягивает голову в плечи, опрометью несется к дверям, но уже поздно.
– Ах ты, паршивец! Сколько раз тебе говорили: сюда не шастать?
На пороге застыла суровая прямая фигура в полосатой пижаме. Кустистые брови, седые виски, цепкий взгляд со строгим прищуром.
Мальчик мямлит, слегка заикаясь от волнения:
– Деда, я только на минутку… Я к мамочке.
– Спит мать, не видишь? – Дед откашливается и опускает руку мальчику на плечо. – И пусть себе спит…
Мальчик поднимает голову, пытается заглянуть деду в глаза. Но тот сверлит взглядом тахту, и горько поджимаются губы, и мелко подрагивает гладко выбритый подбородок.
– Деда, а почему ее никак не разбудить? – тихонько спрашивает мальчик.
Тряхнув головой, дед переводит строгий взгляд на внука.
– Потому что ночь на дворе, только ты барагозишь. А ну, марш в кровать, живо!
Мальчик тихонько вздыхает и покорно плетется обратно в холодный коридор. Уже там его настигает голос деда:
– Ты чего вставал-то? Описался снова?
Мальчик виновато шмыгает носом.
– Не беда, боец… Сейчас переоденемся.
Сид стоял в коридоре, судорожно сжимая кулаки.
Хотелось думать, что завтра, в будничном утреннем свете, он будет со смехом вспоминать этот приступ паники. Хотелось, но пока не верилось.
Собрав всю силу воли, он рывком повернулся направо. Пусто, смутно белеет в темноте закрытая дверь. И все та же тишина.
Сид облегченно вздохнул и, уже не спеша, повернул голову влево.
Входная дверь не заперта, язычок замка упирается в косяк.
Все еще не веря своему счастью, на негнущихся ногах, Сид подошел к двери. Легонько толкнул ее и замер в ожидании.
С лестницы потянуло сквозняком, и входная дверь с грохотом захлопнулась, замок снова ударился о косяк.
– Shit! – Сид расхохотался своим обычным легким и чуть нервным смехом.
«Идиот, ты просто не запер дверь. Как всегда…»
Все еще смеясь, покачивая головой, он захлопнул дверь и ощутил, как по телу пробежала жаркая волна. Чувство опьянения вернулось и накрыло с удвоенной силой.
Значит, все снова в порядке. Снова можно вернуться к уютному свету свечей, сиреневому оленю и резному жирафу – его извечным ангелам-хранителям. Сид глубоко вдохнул и побрел в комнату, слегка пошатываясь на ходу.
Проходя мимо зеркала, он на минуту остановился. С внимательным прищуром вгляделся в смутно маячившее отражение.
– Придурок старый! Сколько лет уже, а все темноты боишься…
Сид прыснул, но веселье уже куда-то ушло. Он щелкнул зажигалкой и поднес огонек к глади стекла.
Из зеленоватого сумрака на него внимательно смотрели пронзительные глаза храбрящегося мальчишки. Из глубины расширенных зрачков плеснула паника.
В дрожащем свете зажигалки неожиданно четко вырисовались все его морщинки.
– Надо же, совсем как у Лизы, – Сид озадаченно провел пальцем вдоль краешка губ. – Старый ты стал, buddy. Совсем старый…
Перед глазами встал день на заливе, холодные, сухие, но такие родные глаза. Красная точка, поднимающаяся к облакам, дешевый вкус розового игристого…
И та девчонка в баре. Сид ведь даже не спросил, как ее зовут. И, конечно, она и не подумала взять салфетку с номером его телефона.
Он ощутил острый укол стыда. Как бы то ни было, но Сид ненавидел проигрывать. Теперь он вообще жалел, что оставил ей свой номер.
«Сколько у вас лет разницы, приятель? Пятнадцать или больше? На что ты вообще рассчитывал?»
Зажигалка обожгла руку, огонек погас. Сид чертыхнулся и побрел в комнату.
