Тринадцатилетний тощий пацан выскакивает в коридор, теряя на ходу разношенные тапочки.
– Мама, стой! Мама!!!
Он слышит себя будто со стороны. Голос опять подвел, сорвался на жалкий мальчишеский визг. Но сегодня это не имеет никакого значения.
– Мама!
– Ну что там еще?
Успел! Она еще не ушла, но уже почти в дверях. Еще молодая, еще красивая. Дубленка, украшенная тесьмой, длинные волосы разметались по воротнику – живое золото, ни единой седой нити.
Она даже не оборачивается на вопли мальчишки, не отводит взгляда от зеркала в прихожей. На полуоткрытые узкие губы привычно ложится слой алой помады.
– Деду стало хуже!
Пацан мнется под тусклой лампочкой, приплясывает в панике и кусает губы. Он точно знает: сегодня в ту темную комнату закралось нечто, с чем он сам не справится.
– Скорую вызвать… Мам?
Конечно, сейчас она бросит свою глупую помаду и пойдет с ним. Ему не придется нести это бремя в одиночку – только не сегодня!
– Не выдумывай! Я опаздываю.
Мальчишка ошалело моргает. Этого не может быть, ему послышалось. Сейчас она передумает, не может не передумать.
– Бэби, ты идешь?
Голос с лестничной площадки застает его врасплох, ошеломляет. Это голос его главного врага. Мальчишка чувствует, как из глаз брызгают горячие слезы бешенства.
В проеме входной двери появляется плечистый силуэт: кожаная косуха, короткие темные волосы. Ненависть рвется наружу клокочущим воплем:
– Не ходи с этой стервой! Мама, ты нам нужна!
Броситься бы вперед, схватиться за рукав дубленки и трясти эту бездушную куклу, пока не промелькнет тень осмысленности в васильковых глазах!
На секунду ему показалось, что он победил. Всего секунду она колебалась: закрутила головой, алый рот жалобно скривился.
– Извини! Мне надо идти.
Мальчишка в немом отупении мотает головой. Разве эта женщина в дурацкой дубленке – его мать? Невероятно! Так не бывает.
С нарочитым лязгом захлопывается входная дверь.
Пацан столбиком застывает под спасительным кругом тусклой лампочки. Он знает: за спиной безжалостно чернеет раззявленный дверной проем. Оттуда летит надрывный кашель, перемежающийся булькающими стонами.
Мальчишка всхлипывает. О, он знает, что должен туда войти. Выходит, сегодня это его крест. Сегодня не поможет никто. Если бы только найти в себе силы переступить освещенный круг и вдохнуть эту липкую темноту!
– Мама, не уходи…
– Ну же, иди сюда! Пожалуйста!
Просительный голос Яны долетел словно издалека. Сид непонимающе уставился на протянутую к нему бледную ладошку. Все в порядке, он справится. Просто переступить через порог – разве это так уж сложно?
Медленно, на негнущихся ногах он сделал шаг вперед, затем еще один. В голове мелькнуло: еще миг – и дверь за спиной с грохотом захлопнется, запрет его здесь. Но ничего не произошло.
Не веря своим глазам, Сид огляделся.
Из комнаты куда-то исчезли весь хлам и старая мебель, теперь здесь только нежно-голубые стены (свежевыкрашенные! когда их покрасили?), аккуратный шкафчик и…
– Какого?..
– Нравится?! – Яна с гордостью кивнула на плетеную кроватку-колыбель. – Я ее на блошином рынке откопала!
Он провел рукой по стене, пальцы ощутили прохладную шероховатость краски.
Детская? Она обустроила здесь детскую?
Сид медленно перевел взгляд на подругу. Он отстраненно подметил: Яна так и лучится от восторга, сморщенные птичьи лапки трепетно прижаты к груди:
– Ну что скажешь?
Ни о чем не думая, он сделал стремительный шаг навстречу и наотмашь ударил ее по лицу. Голова с дурацким пучком безвольно дернулась на тощей шее, звук пощечины гулко разнесся по пустой комнате.
– Издеваешься? За дурака меня держишь?!
Яна так и осталась стоять, прижав ладонь к щеке. Она не издала ни звука, только подбородок беспомощно задрожал. Если бы она расплакалась, Сид отступил бы. Наверное. Просто вышел из комнаты, ну, разве что дверью грохнул бы. И кто знает, что было бы завтра. Но Яна продолжала упрямо молчать. Да и разве из таких льдистых глаз вообще может пролиться влага?
Она молчала, и Сид почувствовал, как рвется наружу запертое в груди бешенство. Оно играючи сносит все дамбы и двери с петель, и его уже не остановить.
Он схватил Яну за тощее плечо, сжал до хруста и потащил за собой.
– С меня хватит. Глянь на себя!
Он с силой толкнул ее к зеркалу, оклеенному разноцветными бумажными рыбками. Оттуда равнодушно глянуло растрепанное синюшно-бледное отражение с алым пятном на щеке.
Сид не мог отделаться от ощущения, что его рука сжимает мешок с костями, а не живое тело.
– Ну? Видишь?!
Яна не ответила, и он встряхнул ее за плечо, затем еще и еще раз, с брезгливой мстительностью слушая звонкое клацанье ее зубов. Уже едва контролируя себя, Сид выкрикивал прямо ей в ухо:
– Да ты же выглядишь, как будто не живешь уже полгода! На тебя смотреть страшно!
Странное дело: Яна и не думала сопротивляться, только вот из ее груди вырывался тихий хрип. Уж не смех ли?
Невероятное усилие – и Сид опустил руку, отступил на крохотный шажок назад. Яна не сдвинулась с места. Должно быть, она прикусила язык, теперь по губе лениво ползла тонкая струйка крови.
Это выглядело отвратительно. Сид не знал что сказать и выплюнул как последнее ругательство:
– Ты сама стала как твой мертвяк-сутенер.
Яна встрепенулась, окровавленные губы дрогнули в робкой улыбке:
– В-Владиз?
Сид грязно выругался.
– Сраный симулякр – вот ты кто! Не ешь, не спишь, шатаешься из угла в угол как привязанная. Кожа холодная, в глазах мерзлая вода…
Бледное лицо в обрамлении бумажных рыбок дрогнуло, наружу выползла уродливая гримаса гнева. Яна издала негромкое шипение, и Сид почувствовал, как по коже пробирает мороз. Сердце лихорадочно ударилось о ребра, во рту пересохло. Он снова попятился и заговорил, суеверно понижая голос:
– Брось, девочка, ты давно перестала быть живой. А теперь, – он картинно обвел рукой голубые стены, – еще и эта… Шутка? Уж надеюсь!
Яна сосредоточенно нахмурилась и чуть склонила голову набок. Густая алая капля сорвалась с губы на подбородок, но она словно и не заметила. Медленно-медленно Яна обернулась к Сиду и вытянула руку ладонью вверх:
– Я не понимаю. Иди ко мне.
Сид ощутил, как в животе что-то болезненно натягивается. Из горла вырвался истерический каркающий смешок.
