– Я не сказала спасибо, – начинаю я. – Я думала, что вы уже уехали, а я так и не сказала вам, что это для меня значило и как…
И тут Уайатт делает нечто поразительное. Это совсем на него не похоже, но одновременно кажется таким ожидаемым и таким правильным. Он обнимает меня.
Он притягивает меня к себе. Я так удивлена, что не могу ничего сказать, я кажусь себе деревянной, как кусок фанеры. Но, очутившись в его руках, я расслабляюсь. В этом объятии есть что-то знакомое, теплое. Оно напоминает мне о том, как братья боролись со мной на полу в нашей гостиной, а потом помогали мне встать. И тогда я понимала, что они заботятся обо мне. Что, возможно, они даже любят меня.
– Ладно, хватит, малявка, – говорит Уайатт. Он отпускает меня и держит на расстоянии вытянутой руки, положив ладони мне на плечи. Он осматривает меня, как художник, восхищенный едва законченной работой. – Я горжусь тобой, – произносит он. – Но не жди, что я буду это повторять.
Я киваю. Понятно.
– Ты здесь одна? Разве охрана не должна за тобой присматривать? – Он выглядывает в коридор – и действительно, один из охранников стоит там. Он что, следил за мной? Как долго?
– Райнер уехал вчера, – говорю я.
Уайатт убирает руки с моих плеч и скрещивает их на груди. Он поднимает брови, словно спрашивает меня о чем-то, и слова вдруг вырываются из меня, как признание:
– Джордан уехал сегодня.
Уайатт откашливается.
– Вы сблизились.
Я вцепилась в свои локти. Мой голос звучит так тихо, что даже я слышу его с трудом.
– Он совсем не такой, каким его все считают.
Уайатт не отрывает от меня взгляд.
– Согласен.
– Жаль, что Райнер не может этого увидеть, – говорю я.
Он прислоняется к косяку.
– У них своя история, – отвечает Уайатт, и на секунду я задумываюсь обо всем том, чего я о нем не знаю. Какая история у него самого.
– Я знаю.
– Но я думаю, они помирятся. До тех пор, пока кто-то еще не замутит воду. – И он пристально смотрит на меня.
– Я знаю, – повторяю я еще тише. Я едва слышу эти слова.
Мы стоим в дверях еще секунду. А затем он улыбается.
– Теперь изволь освободить мой номер. Мне еще нужно собираться.
Когда самолет взлетает, за окном так темно, что я не вижу ни океана, ни зелени пейзажа, но знаю, что они на месте. Почему-то это успокаивает меня, как фильм, который ты уже смотрел так часто, что можешь поставить его фоном и по одной мельком услышанной фразе понять, что происходит.
Я закрываю глаза и вижу гладкие склоны холмов и пляж Хо’окипа с виндсерферами, которые не выйдут в океан еще несколько часов. Я вижу «Лонги», наш отель, пляж с чистым белым песком и галькой, тенты с тряпичными крышами, туго натянутыми, чтобы защитить шезлонги от ночного дождя. Я думаю о вчерашней ночи и утре, перебирая воспоминания как сокровища.
Я представляю себя на кровати с Джорданом, в его руках. Его растрепанные волосы на моей щеке, теплое дыхание на моей шее. Я хочу протянуть руку и коснуться его ладони, плеч, шеи, лица. Прижаться к его носу своим и никогда не отпускать. Но что-то останавливает меня.
Кто-то постукивает меня по плечу.
– Простите, пожалуйста.
Я моргаю. Надо мной склоняется девочка лет тринадцати-четырнадцати, и веснушек у нее больше, чем я видела в жизни на чьем-то лице. Щеки у нее слегка загорелые, хотя они наверняка такие же у большинства людей в этом самолете.
– Вы Пэйдж Таунсен, да?
Я киваю. У меня такое чувство, что меня поймали на лжи. С рукой в банке с печеньем. В этом нет никакого смысла. Ведь она права, я и есть Пэйдж Таунсен.
– Ух ты. – Ее глаза широко распахиваются, и она моргает, вспоминая что-то. Наклоняется, роется в сумке, вытаскивает книгу и с гордостью протягивает ее мне, будто кошка, которая принесла хозяину мышь в зубах.
– Вы не могли бы это подписать? – спрашивает она. – Это будет много для меня значить. Эта книга, – она прижимает ее к груди, как валентинку, – моя жизнь. Я читала ее четыре раза. – Она останавливается, делает короткий вдох. – Понимаете, у меня нет братьев или сестер. – Она указывает на женщину в шелковой маске для сна через проход от меня, ее рот слегка приоткрыт. – Мы с мамой много путешествуем вместе. Она спит, а я читаю.
Я вспоминаю, каково быть такой девочкой. Открывать свое сердце перед незнакомцами. Когда кажется, что если продолжишь говорить, твоя жизнь станет лучше и ты найдешь нужные ответы. И вдруг я осознаю, разглядывая ее веснушчатое лицо, что сама я больше этого не чувствую, и на секунду это понимание расстраивает меня. Я не могу взять телефон и позвонить Кассандре – очевидно, что она не хочет говорить со мной. Я не могу поговорить с Райнером, потому что я не знаю, что мне сказать и что я на самом деле чувствую.
Я улыбаюсь и беру ручку, которую она протягивает.
– Для кого мне ее подписать?
– Для Джейн, – говорит она, прикладывая руку к груди. – Джейн Спэрроу.
Я пишу ее имя на титульном листе и затем добавляю: «Самому большому поклоннику „Запертых“ от Пэйдж Таунсен».
Это странно – видеть свое имя вот так. Будто я пишу его на обороте листа с рисунком в начальной школе или сверху на работе по английскому. Единственная разница в том, что теперь я оставила подпись не на собственном творении. Это вещь, которая принадлежит другому человеку. Я вдруг снова ощущаю ответственность, но теперь это не так страшно, не так непреодолимо. Я ощущаю ее не так, как в самом начале, когда только получила эту работу, или как иногда ощущала ее на площадке – словно она причиняет мне боль. Теперь ответственность кажется даже приятной. Правильной.
Моя мама раньше читала моей сестре нотации об ответственности. О том, что все теперь больше не крутится вокруг нее одной, что она должна думать об Аннабель. Об Аннабель, чье счастье теперь важнее ее собственного. Мне кажется, когда я смотрю на Джейн Спэрроу, я чувствую ответственность перед ней. Я ответственна за ее счастье. Я должна хоть как-то оправдать тот смысл, что она вкладывает в эту книгу и в мою роль.
Мы болтаем до конца полета. Она живет в Сан-Франциско, но ее папа только что переехал в Портленд, и мама собирается отвезти ее к нему. Я даю ей свой номер телефона (громкое «нет» Сэнди) и говорю ей, что она может зайти в «Пустяки и безделушки». Ее глаза округляются.
– Ты будешь там? – спрашивает она. – В обычном магазине?
– Конечно, – отвечаю я. – Почему бы и нет?
Она смотрит на меня, нахмурив брови.
– Ты кинозвезда. Я не думаю, что ты можешь работать в магазине. – Она морщится, как будто понимает, что сказала лишнее. – Прости, – произносит она. – Давай поговорим о чем-нибудь другом. О Райнере Девоне? – Она прикусывает нижнюю губу, но я знаю, что она не сможет удержаться. – Эти слухи – правда? Ты правда с ним? Он такой милый. – Она продолжает говорить о его фильмах и о том, что, как она думает, я «гораздо лучше Бритни». Она замолкает, чтобы глотнуть немного воздуха, только когда капитан объявляет, что мы садимся.