У нас путешествие вглубь себя считается предосудительным, и лично я отношу это не только на счет того, что внутренний мир воспринимается как сфера Божественного и повышенных моральных требований, просто этот внутренний мир вообще очень трудно локализовать. Когда Басё созерцает сосну, что есть этот внутренний мир? Справедливый вопрос, и я тоже спрашиваю себя самого: как сочинения Басё, столь явно связанные с природой, с достопримечательностями и с тяготами на определенном отрезке пути, то есть с чисто внешними явлениями, могут рассматриваться как литература о внутреннем мире? Если внешний мир автоматически сравнивается с пространством сознания, тогда разница между внутренним и внешним бесполезна. Но именно это, предположу я, и есть исходная установка Басё, этим-то он и знаменит. Бонавентура обретает Бога в вещах и через вещи, Басё, напротив, находит вещи в Боге и через Бога. А мы, ничего не ведающие о внутреннем мире, не можем знать, в чем вообще различие между двумя противоположно направленными процессами.
Гильберт проснулся от толчка в спину. Уже рассвело. Японец хотел незаметно отдалиться, видимо, справить нужду, ремень оказался слишком короток, и Йоса попытался незаметно выскользнуть из петли, но при этом упал и получил как раз то, чего пытался избежать: привлек внимание Гильберта. Тот встал, убрал ремень в сумку и стал распутывать путеводную ленту, которая при свете дня снова стала желтой, в отличие от чужих синей, зеленой и желто-черной.
Не останавливаясь, они добрались, следуя за лентой, до протоптанной тропинки, повернули на официальную дорожку, к парковке и к автобусной остановке. Автобус скоро появился. Они стояли на самой обочине, мимо не проедешь. Автобус замедлил ход, но не остановился. Йоса вздохнул. Этот тот же водитель, что вчера, объявил он. Он их узнал. И принял обоих за призраков. Из этого леса никто не возвращается. Им пришлось провести на остановке три часа. Следующий автобус отвез их на вокзал, где они сели в поезд на Токио.
Сенджу
Гильберту снилось, что он сидит в поезде, снова и снова, все еще и опять. Проезжали мимо Фудзи, проходили часы, но они так и не приближались к горе, и пейзаж не менялся. Ехали быстро, он слышал звук несущегося поезда, но при этом постоянно останавливались на одном и том же месте, окутанном непроницаемой серой пеленой, снаружи липнувшей к оконному стеклу.
Теоретически они проехали мимо Фудзи, мимо величественной горы, символа Японии, день назад. Железнодорожная ветка из Токайдо ведет в Токио с юга, и при ясной погоде по дороге открывается прекрасный вид на Фудзи. В железнодорожной компании есть даже такая реклама: экспресс «Синкансэн» на фоне спящего вулкана под красным закатным солнцем — компания предоставляет панорамные вагоны со стеклянными стенами и вертящимися креслами.
Когда ехали туда, Гильберт не искал гору глазами специально, проглядеть такое вроде как невозможно, но из леса Аокигахара Фудзи было не видно, деревья всё загораживали. Теперь, на обратном пути, накрапывал дождь, местность заволокли облака и туман, Гильберт видел только подножия гор, вершины были в тумане, и что — одна из них Фудзи? Если да, то у подножия своего Фудзи ничем не отличается от прочих гор, поросших лесом, и отличить ее от других может лишь тот, кто ее уже знает, кто достиг определенной степени духовного развития, а не тот, кто следует банальному путеводителю и ищет снежную вершину, традиционный силуэт, царственный блеск и совершенство.
Йоса скорчился на мягком сиденье и уснул, крепко обняв свою сумку. Сейчас самое время — поглядел бы на Фудзи, спутнику бы ее показал, поразмышлял бы о ней, почитал бы о ней из своего путеводителя, как экскурсовод принес бы пользу, но нет, Йоса — случай безнадежный.
Подошел проводник, Гильберт поинтересовался, когда будет видна Фудзи. Проводник с готовностью дал точнейшую справку. Он привычно закивал, назвал время с точностью до минуты, когда они будут проезжать Фудзи. Потом засомневался и прибавил еще минуту, многословно извинился, что поезд опаздывает на 30 секунд, но пообещал, что еще нагонит.
Гильберт напряженно следил за стрелками своих часов, за десять минут прилип к стеклу, уставился в моросящий дождь, каплями сбегавший по стеклу, и хотя он был уверен, что в упорядоченной Японии можно стопроцентно доверять указаниям времени, он все же не мог исключать, что его часы незначительно отстают или торопятся, поэтому для надежности он и не сводил глаз с пелены дождя; почти двадцать минут он напряженно глядел в туман, но зацепиться взглядом было не за что и никакой Фудзи видно не было.
Учиться умирать. Это путешествие — не что иное, как попытка «отдалиться от» и «приблизиться к», сосредоточиться на пространстве, которое получится в результате. Движение, которое определяет экспансию духа, в промежутке между «здесь» и «сейчас», и пока дух, как многие надеются, приходит в состояние покоя, пока упорядочиваются мысли, замедляется вихрь вещей, возвращается к своему исходному образу — уже забытому — пространство, где можно уловить и познать неопределенное и неведомое — то, что постоянно меняется. Человек следует за малейшими сдвигами, за иллюзорной образностью и фигуральностью, надеясь разобраться в совершенно незримом, в собственном Я.
Гильберт рассматривал спокойное лицо спящего японца, который прижался щекой к спортивной сумке, и почувствовал вдруг безмерное разочарование. Фудзи не видно, японцу, судя по всему, наплевать, поездка в лес самоубийств была бестолковой, истлевшие одежды покойников и разрозненные части скелетов при всем желании нельзя назвать достопримечательностью. В груди у него поднимались разочарование и досада, перетекли в голову, как туман, и парализовали всякую умственную деятельность.
Очнулся он уже в гостинице, в номере с белыми кубами. Они приехали вечером, прилегли и тут же потеряли сознание. Гильберта по-прежнему терзала досада. Каждое движение давалось с трудом, все тело болело, как будто он лежал на куче кривых веток. Йоса шумел в ванной, под дверью клубился пар.
Дорогая Матильда!
Лес самоубийств Аокигахара — это полное фиаско, и мы пока что вернулись в Токио. Жизненные представления молодых японцев, как выяснилось, абсолютно нереалистичны, и я не намерен более тратить времени на его идиотские проекты. В этой связи мы сегодня без промедления пускаемся в путь по следам Басё.
Басё вышел из Эдо, нынешнего Токио, глядя на Фудзи в дымке и цветущие сакуры парка Уэно. Пройдя первый этап пути, он остановился на ночлег в местечке Сенджу, это первая почтовая станция на северном тракте. «Перекресток иллюзий» — так именует Басё исходный пункт своего путешествия в дневнике. Как в Уэно, так и в Сенджу мы из гостиницы попадем в кратчайшее время на метро, еще до полудня. Йоса предложил, раз уж я в Токио, после обеда посетить сады императорского дворца, что мне чуждо, ибо я предпринял путешествие в Японию не для того, чтобы тратить время на общепринятые места массовых развлечений, я не банальный турист. Но Йоса вдруг сделался одержим этой идеей и уверяет меня, что императорские сады — якобы идеальная подготовка для достижения его, Йосы, цели и Сосновых островов Мацусимы, потому что в императорских садах широко представлены императорские черные сосны. Чтобы его не расстраивать, а наоборот — мотивировать, я уступил, хотя после приключений в лесу не питаю никаких больших надежд по части императорских сосен и вообще не доверяю больше идеям Йосы, которые до сих пор свидетельствовали о том, как легко смятенные чувства вводят в заблуждение недисциплинированный дух и как бестолково и нелепо из-за этого действует человек. От японца я ожидал большего. Так что пришлось мне сохранять спокойствие и, не подавая виду, против своей воли отправиться в эти сосновые сады, следуя девизу в духе дзен: «действуй, как будто не действуешь».
