– Тогда откажитесь от него, – предложил Игорь, но Мортье покачал головой:
– Так положено, господин Борисов.
Летчик пожал плечами, как бы смирившись с неизбежным:
– Ну, хорошо, раз так положено. Давайте поговорим об оплате.
Лица французов посерьезнели, и они предложили сумму вдвое больше той, о которой думал Игорь.
– Вас все устраивает, мсье Борисов? – поинтересовался Жерар.
– Более чем, – отозвался летчик.
Французы переглянулись и встали, давая понять, что разговор окончен.
– Мы пробудем здесь еще два дня, – сказал Мортье. – И дадим вам знать о вылете. Оставьте свои координаты, чтобы мы связались с вами без проблем.
Борисов не возражал. Путешествие его не пугало. Он знал подобные типы самолетов, и в управлении ими не было ничего сложного.
Естественно, в другой ситуации он доставил бы французов без происшествий. Но у него были другие планы.
Глава 27
Одесса, 1892 г.
Одесса встретила кладоискателей такой же очаковской жарой, но родной воздух, смешанный с арбузным запахом моря, пряным ароматом акаций, казался им чище и свежее. Легкий ветерок вздымал облачка пыли, но эта пыль была особенной, близкой сердцу, и поэтому не шла ни в какое сравнение с очаковской. Море в родном городе было лазурнее и свежее. Рыбацкие лодки, казавшиеся вдалеке игрушечными, мирно дремали на его гладкой поверхности. На горизонте виднелось трехмачтовое судно, будто состоявшее из одних парусов и напоминавшее Гойдманам о детстве, об огромном порте, где трудились их братья.
Они сначала отправились на Молдаванку и были перецелованы бывшими соседями.
Шепсель, глядя на захламленный дворик, наполненный, как в прошлые времена, лаем собак, криком младенцев и неповторимым говором, дворик, в котором иногда любил посидеть их отец, подумал, что тут ничего не изменилось.
Да и что могло измениться за несколько лет? Молдаванка по-прежнему оставалась своеобразным параллельным миром, плодившим воров, убийц и контрабандистов. Как и несколько лет назад, основным населением здесь были евреи, чувствовавшие себя вольготно в этом странном районе – Молдаванка никогда не была еврейским гетто. Чумазые мальчишки с семитскими глазенками бегали по закоулкам, старухи грызли семечки, смачно сплевывали кожуру, еврейки помоложе ругали мужей и детей, демонстрируя перлы одесского юмора.
Друг отца, дядя Фима (ему уже, наверное, перевалило за восемьдесят), предложил молодым Гойдманам остановиться у него, в пустой квартире. Сам он планировал недельку пожить у дочери на окраине и понянчить внучат.
Гойдманы не возражали. Бросив саквояжи у дяди Фимы, немного приведя себя в порядок, они приоделись и вышли на улицу.
Любезный извозчик доставил их в кабак на Тираспольской, за что получил гривну и, довольный, сверх меры хлестнул свою гнедую кобылку.
Вскоре показалась и Тираспольская, отличавшаяся от большинства одесских улиц довольно размеренным и спокойным укладом жизни. Здесь по-прежнему было много доходных домов, вмещавших людей разных сословий и достатков.
Эти люди зачастую открывали свое «дело», как правило скромное, но вполне достаточное для сносного существования.
Вот почему на Тираспольской процветала торговля. Тут продавали туалетное мыло «Вера Виолет» и элегантные ботинки варшавской фабрики «Братья Кипер», «бессмертные» папиросы «Сальве» и фигурный кафель для печей, керосин Нобеля и «вечные» часы «Павел Буре», искрометное шампанское Vita Bohein и роскошные альбомы фирмы «Гранберг».
Ну и, разумеется, ни одна одесская улица не обходилась без трактиров с обязательной рыбой всех сортов.
Братья зашли в кабак и даже пустили слезу: им казалось, что они не были в родных местах долгие годы. Нечистые столы без скатертей, назойливые мухи, удушливый запах пива и рыбы – Гойдманы смотрели на все с восхищением.
Все это было частью их жизни. Кого только не видели стены этого слегка разбитного заведения! Хитроватые, себе на уме, селяне, прощелыги, приказчики, биндюжники, мелкие купцы, бандиты и опустившиеся испитые «из благородных» – с раннего утра и до поздней ночи наводняли кабак, где дух человеческих тел, подкисшей закуски и алкоголя не выветривался десятилетиями.
Сюда приходили и люди с неудачной, несложившейся судьбой, которые, стремясь выжить, часто попадали в цепкие руки уголовного мира. Портовый город, как и все подобные города, развивался параллельно с подпольными притонами разврата, публичными домами и целой индустрией древнейшей на земле профессии.
Братья уселись за стол у окна с жирными разводами на поверхности и заказали водку и малосольную сельдь.
Трактирный мальчишка в грязном фартуке быстро принес выпивку и закуску, и Гойдманы уже хотели приступить к трапезе, как услышали громкий разговор буфетчика с хорошо поддатым стариком.
Старичок, чинный, с гордой осанкой, с виду довольно приличный, облаченный в чистый, хотя и потертый костюм, стучал монетами о прилавок и требовал шкалик, объясняя, что умрет, если не похмелится, а хитроватый буфетчик с покрасневшим от гнева лицом почему-то отказывал.
Если бы братья не находились в таком прекрасном расположении духа, Лейба обязательно схватил бы старика за шиворот и вышвырнул из кабака, чтобы не мешал им спокойно отметить удавшуюся аферу.
Однако, испытав головокружение от успеха, старший брат и не помышлял выкидывать несчастного посетителя, особенно после первой рюмки. Ему, как и Шепселю, хотелось, чтобы все вокруг были счастливы.
Он подошел к прилавку, взял старика за локоть и громко сказал:
– Не спорь. Пойдем с нами. Мы угостим тебя шкаликом.
Строгий буфетчик, услышав эти слова, расплылся в улыбке. Пожилого посетителя он видел далеко не впервые и далеко не впервые пытался его выпроводить:
– Ой, благодарю вас, господин Гойдман. Я умолял небо избавить меня от этого несчастного. У него нет денег, а я не могу наливать ему за свой счет.
– Нет денег? – Лейба удивленно вскинул брови. – Но он предлагал тебе какие-то монеты. Они тебя не устраивают? Почему?
Буфетчик усмехнулся, показав бледные десны:
– А кого бы они устроили, господин Гойдман? Нет, вы посмотрите, что сует мне этот старикашка. Шо вы имеете сказать?
Старик торопливо спрятал монеты в карман и затрясся мелкой дрожью. Лицо побагровело, казалось, он вот-вот упадет в обморок.
Видать, несчастный нуждался в срочном возлиянии, и Лейба не стал смотреть, какие деньги он предлагал буфетчику. Гойдман-старший подвел его к столику, посадил возле Шепселя, и тот от души наполнил стаканы.
