— Не стоит подходить ближе, — ее руки вновь коснулись, потянули от толпы. — Сейчас все успокоится.
— Спасибо.
Василиса сказала это вполне искренне, и знакомый уже господин чуть склонил голову, показывая, что принимает ее благодарность.
— А… это всегда так?
Она крутила головой, пытаясь разглядеть среди толпы Александра.
— Так ведь день субботний, — ответили ей так, будто это что-то да объясняло. А после, верно, поняв, что не понимает Василиса подобного объяснения, сказали. — Многие едут к морю. А те, кто живет у моря, сюда, чтобы по городу погулять или вот на базар.
Мимо, распихивая толпу руками, не замечая вовсе, казалось, куда идет, шествовала весьма корпулентная женщина. На груди ее висела сумка, еще две, раздувшиеся до крайности, она держала в руках. А сзади нее, пыхтя от натуги, волочил тележку тощий мужичонка.
— Тем более, что из-за ремонта путей утренний поезд отменили, вот нагрузка и выросла, — женщину господин проводил рассеянным взглядом.
А Василиса позволила себе разглядеть этого случайного спутника.
Не стар.
И не молод. Не… она с трудом удержала улыбку. Морок был хорош, он не столько менял лицо, сколько рассеивал внимание.
— Вась, вот ты где… — Александр все-таки пробился и смерил господина преподозрительным взглядом. — Тебя ни на минуту оставить нельзя. Идем.
— Спасибо вам, — Василиса произнесла это тихо, отчего-то не сомневаясь, что будет услышана. И легкий кивок подтвердил ее догадку.
— А я Марье говорил, что на автомобиле тебе удобней будет… а она мне… двенадцать часов… ну да, поездом оно быстрее, но все равно… Боже ты мой, какой кошмар…
— Это потому что суббота. И поезд утренний отменили из-за ремонта путей…
— Ремонта? — Александр фыркнул, и звук получился донельзя громким. — Взорвали их.
— Кого?
— Пути. Потому и пускают теперь поезда в обход, — он вдруг спохватился и замолчал, насупился, нахохлился, как в детстве, когда полагал, что его несправедливо обижают. Василиса не торопила. Они шли по перрону, людей на котором не становилось меньше — напротив, они прибывали и прибывали, исчезая в огромных коробах вагонов.
Вот зеленые, четвертого класса[1], что даже снаружи выглядят донельзя потрепанными. Краска, наложенная в несколько слоев, облупилась, и сквозь нее то тут, то там проглядывала темная волглая древесина. Лишенные крыши, они походили на загоны, в которые с непонятным упорством стремился люд. Александр потянул в сторону, да и сама Василиса рада была отступить. Облепившая вагон толпа гудела, и в гуле этом слышалась угроза.
— Прицепили только пару. Всех не возьмет, — сказал Александр. — Люди злятся и…
Единственный вагон третьего класса гляделся ничуть не лучше, и народу рядом было не меньше. И Василисе вдруг подумалось, что ехать сегодня вовсе не обязательно, что она может подождать и до завтрашнего дня или вовсе до понедельника. А то и вправду взять автомобиль, хотя на автомобиле точно дольше получится.
Да и не отдаст Мария.
Пока ее собственный, заказанный в Петербурге, не прибудет, она семейный никому взять не позволит, найдет тысячу и одну причину…
— Неспокойно, — Александр зашагал быстрее, благо, людей стало меньше. Возле «дилижансов»[2] публика держалась куда как более приличная.
— Где?
— Да везде… ты, Вась, иногда газеты почитывай.
— Я читаю, — возразила Василиса, разглядывая прелестного вида шляпку, что несказанно шла юной особе. Сама же особа вертелась подле маменьки, и короткая, пожалуй, на грани приличия юбка ее обвивалась вокруг стройных ножек на радость мрачного вида господам. Господа держались в отдалении и курили. И пряный сигарный дым смешивался с запахом горячего металла и карамели.
— Не только те страницы, где рецепты печатают, — уточнил Александр. — Народники снова бузят. И пути взорвали. Третьего дня… об этом, правда, не писали. В отместку за Лапшина, что он им город взорвать помешал. Только об этом тоже не писали, но знающие люди говорят. Там… сложно все. Вот…
Василиса кивнула.
Она понятия не имела, кто такой Лапшин и что надобно этим народникам.
Вагоны первого класса сияли свежей синей краской. Она даже, казалось, поблескивала, как и массивные двойного стекла окна, прикрытые лазоревыми шторками.
— Так что… может, все-таки не поедешь?
— Думаешь, взорвут? — Василиса поняла, что шутка вышла донельзя неудачной. Александр нахмурился еще сильнее. И вправду думал? И она, коснувшись рукава, сказал: — Все будет хорошо.
Серьезный кондуктор в темном мундире принял билеты.
— Сам подумай, что может случиться? Я сяду здесь. Выйду на конечной. Там уже Ляля будет, и Сергей Владимирович бричку обещал прислать.
Александр тряхнул головой, все еще не согласный, однако не знающий, какими еще словами донести это свое несогласие.
— Настасья ведь по всей Европе разъезжает…
— Так то Настасья, — пожал он плечами. — Что ей станется?
И вправду, что…
— И мне ничего не станется, — Василиса улыбнулась и, поднявшись на цыпочки, коснулась щеки губами. И когда только он, их Сашенька, милый пухлый мальчик, успел вырасти? — А ты, как вакации начнутся, навести, ладно?
— Конечно.
— И Марью не слушай, — Василиса убрала пылинку с серого пиджака. — Иди туда, куда душа зовет… славы у нашего рода и так довольно.
Александр хмыкнул и, взяв Василису под руки, просто поднял ее и поставил на ступеньки.
Пахло деревом.
И воском, которым это дерево натирали до блеска. Еще самую малость — лавандой. Александр огляделся. Кивнул пухлому толстяку, что занял место у самого окна, раскланялся с той самой юной особой в шляпке и ее матушкой, которая тоже шляпку имела, но вовсе не такую чудесную. Поклонился уже знакомому Василисе господину, что устроился с самого краю.
— Цветы забери, — спохватилась Василиса.
Саквояж ее исчез под массивным креслом, что выглядело ужасающе огромным. В этаком и толстяку-то было просторно, а вот Василиса и вовсе потерялась.
— Так…
— Забери, — она сунула несколько поистрепавшийся букет. — К чему они мне?
— А мне?
— Подаришь кому, — Василиса точно знала, что у него есть… женщина. Об этом Марья говорила. Не Василисе. Кто решится смущать ее этакими разговорами? Нет, сестрица отчитывала Александра за неподобающее поведение, за то, что женщину свою он осмелился куда-то вывести и не туда, куда позволено водить подобных особ. И вовсе в связях следовало бы проявлять большую разборчивость. — И иди уже… ничего со мной не случится.
…с таким-то количеством артефактов, которые на нее повесили. Верно, даже если вдруг поезд взорвут, она, Василиса, уцелеет.
