Хмурого Василиса вывела и, убедившись, что нет поблизости ни коляски, ни неприятных ей людей, сказала:
— Тут побудешь.
Поводья она набросила на столбик левады, больше для порядка, ибо был Хмурый конем ответственным.
В денниках хлюпало.
И воняло.
И с первой лошадью Василиса намучилась изрядно. Та, пусть и позволила накинуть упряжь, но после заупрямилась, уперлась всеми четырьмя ногами, не желая покидать денник. И темные бока ее судорожно вздымались, а в глазах виделся страх.
— Пойдем, — Василиса вздохнула и, обнявши лошадь, заговорила. — Идем, хорошая моя… там солнышко, там травка… земля сухая…
Она говорила тихо и напевно, как учила когда-то тетушка, и сила, та самая, что спала, не желая вплетаться в простейшее заклятье, вдруг очнулась, потекла потоком. И лошадь успокоилась, мотнула головой и все-таки пошла. Медленно, явно страшась каждого шага, но все же веря человеку.
— Вот так… иди…
На пороге кобыла замерла.
Попятилась было.
— Иди, иди… давай… — Василиса хлопнула ее по спине, иссеченной многими шрамами, большею частью старым, но имелись и свежие, которые ко всему прочему начали подгнивать. — Иди, моя хорошая…
И кобыла решилась.
Дальше было проще.
Старый Угорек, на котором она еще в малолетстве ездить училась, и вовсе, показалось, узнал, пошел охотно, как и Пятнаш. Прочие же, кто боялся, кто упрямился, но упрямство это преодолевалось легко.
Конечно, по-хорошему коней следовало бы разделить, однако внутренние ограждения в леваде давно развалились. С другой стороны, кони выглядели настолько измученными, что каждый шаг им давался с явным трудом. Сомнительно, чтоб они в нынешнем своем состоянии стали драться. Зато все, как один потянулись к суховатой, но еще живой траве, жадно хватая ее, вырывая едва ли не с корнем.
Если их и кормили, то мало.
— Барышня! — Аким вернулся один и до крайности недовольный. — А вы тут, барышня…
— Видите, до чего довели?
Он видел.
И произнес пару слов из тех, которые помогают людям простого сословия верно выразить обуревающие их эмоции.
— Нашли кого-нибудь?
— Нашел. Пьяные, иродищи этакие. Я их погнал. После… у моей сестрицы сынок есть, давно просился на службу пристроить. Коней любит и толковый… если позволите.
— Буду рада. И, думаю, если найдется еще кто-нибудь… тут работы непочатый край.
Аким кивнул и, присевши у ограды, подался вперед.
— Копыта точно гнили. У той вон гляньте, точно свищи будут…
И хорошо, если неглубокие.
— А мокрецы точно у каждой, готов шапку сожрать, коль оно не так.
В тех условиях, что лошади содержались, сложно представить, что обойдется одними мокрецами. Наверняка обнаружатся и трещины, и нагнои, и у одной определенно Василиса приметила все симптомы опоя[1].
И это только ноги.
— Ветеринары тут есть? Хорошие. А… — имя само всплыло в памяти. — Платон Евгеньевич еще практикует?
— Хороший был человек, — согласился Архип, размашисто крестясь. — Но уж год, как преставился, немолодой был.
И верно, он и тогда-то казался Василисе неимоверно старым, если не древним.
— А кто теперь?
— Так… Одзиерский. Поляк. Но говорят, что толковый.
— Вызовешь?
Аким кивнул.
— Денники почистить придется.
— Сейчас?
— А когда?
— Так… долго, если сам, чтоб до вечера управился, — он поскреб макушку. — Если нормально-то…
— Я помогу.
— Барышня! — возмущение его спугнула голубиную парочку. — Да где это видано… тут же лопата, навоз! Погодитя чутка, пущай на леваде заночуют. Я вас домой отправлю, а сам возьму племянничка и возвернуся. Чай, за пару часов ничего-то не приключится. А ночи ныне теплые. Завтра с утречка мы и займемся. Почистим туточки, поглядим. Надо будет овсу прихватить пару мешков. Пока на конюшнях возьму, а там уже договориться с кем, чтоб подвезли телегу какую. И травы покосим, но уж опосля.
Василиса успокаивалась.
И вправду… нет, она не боялась работы, и денники ей чистить случалось, как и лошадей, и вовсе не потому, что заставляли ее, просто… тетушка вот чистила, и Василиса тоже. И это казалось правильным, хотя, конечно, наверное, Аким прав.
— А если… — оставлять лошадей не хотелось совершенно. — Волки?
— Так… — Аким вновь поскреб голову и нахмурился. — Назад заводить?
— Погоди… — она щелкнула пальцами. На конюшнях прежде защита имелась, и весьма хорошая, тетушка, помнится, из Петербурга приглашала специалиста, чтобы поставил, как от волков, так и от лихих людей. Сейчас-то защита, верно, отключилась, но не потому, что разрушили ее, для этого конюшни понадобилось бы с землею сравнять, но вот кристаллы питающие за годы истощились. А напитать их Василиса сумеет, пусть и не полностью, но так, чтобы на день-другой хватило.
Воодушевленная, она развернулась к конюшням.
И остановилась.
— Вода. Надо воды притащить, а то поилки сухие. И…
В денниках, кажется, тоже ничего-то не было. Вот же…
— Натащу, — Аким снял пиджак, который пристроил на столбике. — Не переживайте, я скоренько управлюсь. А вы покамест погуляйте.
Погуляет.
Чтобы представить, что еще здесь уцелело. Но для начала — кристаллы.
Они и вправду опустели, как и главная конюшня, некогда бывшая тетушкиной гордостью. Построенная из того же красного кирпича, что и императорские, являвшаяся по сути малой копией их, она ныне запылилась, заросла грязью и местным колючим кустарником, чей дурной норов был Василисе прекрасно известен.
Она прошла через широкие ворота, которых не осталось, как не осталось и дверей в опустевших денниках. Кое-где начали и переборки растаскивать, но укрепленные силой, те поддавались плохо.
Сухая трава.
Пыль.
Остатки соломы. Тени, что засуетились при появлении Василисы. И крыс выводить придется, неприятные твари. Но это уже после, потом. Крысы, если подумать, не самая большая беда. Ничего, она восстановит все. И большую леваду, куда лошадей можно было выпускать просто, открыв вторые двери денника. И манеж, что стоял в отдалении этакими полуразвалинами. И дорожки.
Луга.
Лошадей.
Все будет не как прежде. Лучше, чем прежде. И это решение окрепло, придав бестолковой Василисиной жизни хоть какой-то смысл.
Она переступила порог комнаты, в которой некогда обретались грумы и тренера. Пустота… стол уволокли, стулья частью разломали. Побелка облезла, а крыша в углу подтекать стала, и на стене образовались темные потеки. Впрочем, Василису они не слишком взволновали.
