— Ты справедливо злишься, — совсем тихо продолжил он. — Не знаю, сможешь ли ты простить меня. Захочешь ли.
Шу покачала головой: нет. Не может и не хочет. Плевать, что она должна быть светлой и хорошей. Такое прощать нельзя. Предавший раз — предаст снова.
Бастерхази тяжело сглотнул, сжал руки в кулаки, убрал за спину. Снова выдохнул.
— Просто знай, я не стану больше играть на стороне Ристаны. И я никогда не причиню вреда ни тебе, ни Каетано.
— Ты уже это сделал.
— Нет. По-настоящему — нет. Каетано может отказаться от помолвки и послать Ландеха в тину. Это же совсем просто.
Его тон так и требовал: спроси же меня! Признай, что тебе нужна моя помощь, что я сам нужен тебе!
И Шу почти поддалась. Так хотелось поверить, что кошмар последних дней — лишь кошмар, сон, глупость, ерунда. Достаточно лишь простить Роне, выслушать его, поверить, и все снова станет хорошо.
Ложь.
Нельзя верить темному шеру. Ни темному, ни светлому — оба живут и дышат интригами. А ей их интриги уже обошлись слишком дорого. Слишком! Она больше не поддастся! И не попросит Бастерхази ни о чем. Хватит, уже просила.
Уже верила.
— Ах, просто… — с трудом выдавила она.
Хотелось плакать, кричать и разгромить все вокруг. Просто! О да, проще некуда! Сначала загнать Кая в ловушку, а потом пожимать плечами: он, видите ли, ничего особо плохого не сделал!
— Разумеется. Он же Суардис, — без малейших сомнений заявил Бастерхази. Так, словно это все объясняло.
Шуалейда чуть не засмеялась. Ну конечно! Кай же Суардис, а значит — может просто треснуть кулаком по столу и заявить: «Король я или не король! На ком хочу, на той и женюсь!» И все сразу станет легко и просто. Ну не смешно ли?! Ведь именно это и нужно Ристане, чтобы объявить Кая недееспособным и продлить регентство до совершеннолетия следующего наследника.
То есть, будь на месте Каетано Шуалейда, все было бы иначе. Совет не посмел бы и заикнуться о ее сумасшествии. Ведь она, в отличие от Каетано, вполне себе бешеная, а им всем жить еще не надоело. И выйти замуж ее бы не принудил и сам император. Если бы она не поклялась сделать это сама. Добровольно. Дура наивная.
И будет такой же наивной дурой, если сейчас попросит Бастерхази поддержать Каетано при разрыве помолвки и попытке Ристаны объявить его недееспособным.
Правда, она не совсем понимала, почему Совет перестает ее бояться, когда речь идет не о ней самой, а о Каетано. Ведь все знают, как сильно она любит брата. Но что ситуация именно такова — знала. Точно. Хвостом чуяла, тем самым, ментально-драконьим.
И вообще. Если не удастся план с Тигренком, придется действовать именно так. Напомнить трусам, кто спас их от нашествия зургов и что с теми зургами случилось. Как удачно, что о своей хорошей репутации ей уже можно не заботиться. За неимением оной.
— Я поддержу Каетано, что бы он ни сделал, — прервал ее затянувшиеся размышления Бастерхази. — Гроза моя, я же сказал — я больше не играю на стороне Ристаны, это было глупо, и я об этом сожалею! Как мне заслужить твое прощение?
Шуалейде пришлось прикусить губу, чтобы не поддаться затопившей ее горячей волне радости и не закричать: да, пусть все будет именно так! Мы — вместе, мы — на одной стороне! Именно так должно быть!
Ага. Вот только предавший раз — предаст обязательно. И еще вопрос, не придется ли платить за поддержку Бастерхази чем-то… кем-то… От Мануэля он уже избавился, теперь очередь Тигренка. Уже очень выразительно темный шер смотрел на ее шею со следами поцелуев и укусов.
— Что ж, раз ты на моей стороне и все так просто, сделай это, — почти спокойно предложила она. — Убеди Ристану и Совет отказаться от помолвки с Ландеха и вернуть ко двору Альгредо. Обоих.
Бастерхази покачал головой. С явным сожалением.
— Отменить помолвку не могу, Каетано должен только сам.
«А тебе придется довериться мне», — не прозвучало вслух, но подразумевалось.
Довериться темному шеру. Да-да. Однажды она уже ему доверилась. И Дайм ему однажды доверился.
— То есть гадить ты способен, а исправлять — нет? — фыркнула она, старательно отгоняя воспоминание о свисте плети и брызгах крови Дайма на своем лице. — Какая удобная позиция!
— Нет!.. Не удобная. — Бастерхази снова гневно сверкнул глазами, но тут же вздрогнул, как от боли, погас, склонил голову. — Ты себе не представляешь, насколько неудобная. Но если ты готова довериться мне, я избавлю тебя от графа Ландеха.
— А, то есть ты все ж можешь что-то сделать.
Слова о доверии она проигнорировала. Нет смысла отвечать, когда и так все понятно. А Бастерхази криво усмехнулся.
— Убить кого-то просто, не так ли, моя Гроза? Не убить — намного сложнее.
Снова как наяву послышался свист плети. И стон. И запах крови. Перед глазами замельтешило избитое, изломанное тело в клочьях белой рубахи, загустевшая кровь в темных волосах… Каштановых? Или черных? Видение пришпиленного к дубу Мануэля мешалось с воспоминанием о прикованном к позорному столбу Даймом…
Она прикусила губу изнутри, чтобы болью вернуть себя в реальность. Прямо уставилась в глаза Бастерхази — на огромные черные зрачки в обрамлении пылающей радужки, залившей все пространство. На миг показалось, что рвущая боль, свист плети и запах крови это не ее воспоминание, а его. Что ему сейчас невыносимо больно, потому что он своими руками убивает единственного, кого любит, а она — она проваливается в эту боль, как в Бездну…
Она с силой зажмурилась, прерывая контакт. И заставила себя мысленно произнести: Ландеха.
Вот о ком ей нужно думать сейчас. О Каетано и девице Ландеха. Может быть, сказать: да, убей его. На твоих руках столько крови, что еще несколько капель ничего не изменят. Но только эта кровь все равно будет на ее совести. А на ее совести крови и так слишком много. Хватит.
Это не ее вина, а его. Только его. Бастерхази.
— Именно поэтому ты оставил Мануэля в живых, да, Бастерхази? — зашипела она, не обращая внимания на резко замерзшие ноги и завивающуюся вокруг них острую поземку. — Убить — слишком просто. То ли дело замучить, свести с…
— Нет! — Темный шер снова вспыхнул, за его спиной взметнулись призрачно-огненные крылья. — Как ты могла подумать, что я стану мучить ребенка!
А ведь он не сказал «это был не я», — мелькнула внезапно совершенно здравая и холодная мысль. Потому что не может себе позволить лгать напрямую. Она же всегда точно определяет ложь.
И поземка улеглась, не успев никого заморозить насмерть, а горький колючий клубок в груди внезапно растаял. Вместе с отчаянным, выворачивающим душу желанием поверить, простить, прижаться к нему и завернуться в такие теплые, такие родные крылья божественной тьмы.
Хватит с нее крыльев божественного света. Золотого света ее менестреля. Который никогда не обманет и не предаст. Она просто не даст ему такого шанса. Ведь это так просто! Надо всего лишь правильно выбирать — и не влюбляться в девяностолетних темных (или семидесятилетних светлых, не суть) интриганов, которые ее саму едва не погубили своими интригами.
